Оноре Бальзак - Вендетта

Эти слова, эти слезы счастья заставили новобрачную забыть обо всех страданиях, ибо она страдала оттого, что ей пришлось перед посторонними отстаивать свое счастье, в котором ей отказывала собственная семья.

— Но почему же люди вмешиваются в нашу жизнь? — спросила она с такой непосредственностью чувства, что восхитила Луиджи.

От радости новобрачные не чуяли земли под ногами. Они не видели перед собой ни улиц, ни неба, ни домов и, как на крыльях, понеслись к церкви. Вскоре они очутились в маленькой сумрачной часовенке, перед незатейливо убранным алтарем, и их обвенчал старенький священник. Но и здесь, как в мэрии, их по пятам преследовали своей роскошью две другие свадьбы.

Под сводами церкви, заполненной друзьями и родственниками молодых, гулко отдавался стук подъезжавших к порталу карет, разносились голоса привратников, причта, священников. Алтари сверкали всей роскошью храмового убранства, даже высохшие венки из флердоранжа на статуях девы Марии казались совсем свежими. А кругом были цветы, сияние свеч, бархатные, расшитые золотом, подушки, клубился ладан... Точно сам господь бог приложил руку к этому преходящему торжеству. Когда же понадобилось держать над головами Луиджи и Джиневры венец, подбитый белым атласом, — символ вечного союза, это ярмо, нежное, сверкающее, легкое для меньшинства и тяжелое, как свинец, для большинства супругов, — священник оглянулся, рассчитывая увидеть юношей, которые обычно исполняют эту приятную обязанность; их заменили двое свидетелей. Пастырь наспех напутствовал супругов, предупредил об опасностях, ожидающих их в совместной жизни, а также об их будущих родительских обязанностях и тут же бросил косвенный упрек по поводу отсутствия родителей Джиневры; затем, соединив их перед богом, как мэр соединил перед лицом закона, кончил мессу и удалился.

— Благослови их господь! — сказал унтер-офицер каменщику, выходя на паперть. — Никогда еще не было лучшей пары! Видно, бог умом обидел родителей этой девушки! Я не встречал солдата храбрее, чем полковник Луи. Если бы все так держались, император не был бы свергнут.

Благословение солдата, единственное в этот день, было бальзамом утешения для Джиневры.

Новобрачные простились со свидетелями, пожали им руки, и Луиджи от души поблагодарил своего квартирного хозяина.

— И ты прощай, дружище, — сказал он своему бывшему однополчанину, — спасибо тебе!

— Рад стараться, господин полковник! Все, что у меня есть — душа и тело, лошади и кареты, — все в вашем распоряжении!

— Как он тебя любит! — сказала Джиневра.

Луиджи поторопился увести новобрачную домой; скоро они очутились в своем скромном жилище; и когда дверь за ними затворилась, Луиджи обнял жену:

— О моя Джиневра! Теперь ты по-настоящему моя! Вот где начинается наш праздник! Вот где все будет нам улыбаться!

Они вместе пошли обозревать свою квартиру, состоявшую из трех комнат. Первая комната служила гостиной и столовой. Справа от нее находилась спальня, налево — большой кабинет, который Луиджи устроил для своей милой жены; там она нашла мольберт, ящик с красками, гипсовые слепки, модели, манекены, картины, папки для этюдов, — коротко говоря, все хозяйство художника.

— И мне можно будет здесь работать? — по-детски спросила она.

Долго еще рассматривала Джиневра обои, мебель и много раз подбегала к Луиджи благодарить его, потому что этот маленький приют вдохновения был обставлен с некоторой роскошью: в книжном шкафу стояли любимые книги Джиневры, в глубине комнаты — фортепьяно. Опустившись на диван и притянув к себе Луиджи, Джиневра нежно сказала, сжав его руку:

— У тебя хороший вкус!

— Я счастлив слышать это от тебя.

— Но покажи мне все! — попросила Джиневра; Луиджи держал от нее в секрете приготовления их гнездышка.

Они вошли в спальню, свежую и белоснежную, как невеста.

— Лучше уйдем отсюда! — засмеялся Луиджи.

— Но я хочу видеть все! — И властная Джиневра подвергла осмотру все решительно, с любопытством и тщательностью антиквара, изучающего старинную монету; ощупала шелк и потрогала каждую вещь, простодушно им радуясь, как всякая новобрачная, разглядывая свадебные подарки.

— Мы начинаем с того, что разоряемся, — сказала она весело и немного озабоченно.

— Это правда, тут вся моя пенсия, — ответил Луиджи. — Я продал право на нее одному доброму человеку по имени Жигонне.

— Зачем? — укоризненно спросила она, но в голосе ее звучало тайное удовольствие. — Неужто ты думаешь, я была бы менее счастлива на чердаке? Зато все это очень красиво и все — наше.

Луиджи смотрел на нее с таким пылким восторгом, что она опустила глаза и сказала:

— Пойдем же посмотрим остальное.

Над этими тремя комнатами, под самой крышей, находился кабинет Луиджи, кухня и комната для прислуги. Джиневра осталась довольна своим маленьким царством, хотя вид из окон загораживала высокая стена соседнего дома и выходили они в темный двор. Но на сердце у влюбленных было так легко, таким лучезарным рисовалось будущее в свете надежды, что все казалось им прекрасным в их уединенном убежище. Они были скрыты в глубине большого дома, затеряны в необъятном Париже, как две жемчужины, затаившись меж створок перламутровой раковины, затеряны в безбрежности океана; всякому другому человеку такая жизнь показалась бы тюрьмой, они же видели в этом рай.

Первые дни их брака были отданы любви. Им было слишком трудно сразу приняться за работу, они не могли, противиться страсти. Луиджи проводил часы у ног жены, любуясь отливом ее волос, очерком лба, чудесной оправой ее очей — чистотой и белизной век, двух полукружий, между которыми глаза ее плавно скользили, отражая счастье удовлетворенной любви. Джиневра гладила волосы Луиджи, не уставая созерцать (употребим здесь ее выражение) la bella folgorante [22] Ослепительную красоту ( ит. ). возлюбленного, изящные очертания его лица, так же непрестанно восхищаясь благородством его осанки, как он непрестанно восхищался ее грацией. Они, как дети, создавали игру из ничего, из пустяков, а эти пустяки снова и снова приводили их к страсти, и игра их сменялась только грезами far niente [23] Неги ( ит. ). . Любая песенка Джиневры воссоздавала восхитительные оттенки их чувства. Прогулки в сельской местности, когда шаги молодой четы сливались, как слились их души, снова открывали любовь; они находили ее всюду — в цветах, в небе, в багряных красках заката; читали ее даже в прихотливых извилинах тучек, которые взапуски бежали друг за другом по ветру. Один день не походил на другой, а любовь все росла, потому что была истинной любовью. Они проверили себя в первые дни и чутьем поняли, что неисчерпаемое богатство их души сулит им еще неведомые наслаждения. То была любовь во всей ее непосредственности, с нескончаемыми разговорами, недосказанными словами и длинными паузами, с восточной негой и неистовством страсти. Луиджи и Джиневра постигли все в любви. Разве любовь не похожа на море, которое пошляки упрекают в однообразии, бросив на него беглый и небрежный взгляд, тогда как натуры избранные могут провести всю жизнь, любуясь морем, без конца открывая в нем чудесные перемены и не уставая им радоваться?