Оноре Бальзак - Беатриса

— Вы, должно быть, не ждали меня так скоро, — сказал музыкант, предлагая Беатрисе руку.

Маркиза вынуждена была отпустить руку Каллиста и оперлась на руку Конти. Этот страшный жест перебежчика, жест, которого властно требовали обстоятельства, бесчестил только что родившееся чувство Каллиста; подавленный своим горем, он все же принудил себя ответить холодным поклоном на поклон соперника и бессильно упал на скамью рядом с Фелисите. Его раздирали самые противоречивые чувства: поняв, как он любим Беатрисой, он испытывал непреодолимое желание броситься на Конти и заявить во всеуслышание, что Беатриса принадлежит ему, Каллисту, но, угадывая тайные муки несчастной маркизы, которая заплатила дорогой ценой за все совершенные ею ошибки, юноша испытывал такое волнение, что не мог вымолвить ни слова, сраженный, как и Беатриса, неотвратимостью свершившегося. Эти два противоположные движения души разразились в нем яростной бурей; ничего подобного он еще не испытывал с того самого дня, как полюбил Беатрису. Г-жа де Рошфид и Конти прохаживались но аллее мимо скамейки, на которой окаменел Каллист, и маркиза, проходя, всякий раз бросала на соперницу ужасные в своей красноречивости взгляды, но избегала глядеть на Каллиста и слушала шутливые слова Конти.

— О чем это они говорят? — спросил Каллист у Фелисите.

— Дорогое мое дитя, ты еще не знаешь, какие страшные права дает мужчине над женщиной угасшая любовь! Беатриса не посмела не дать ему руки: без сомнения, он издевается над вашим романом, он угадал его по вашему поведению и по тому, как вы появились здесь вдвоем.

— Издевается над ней? — спросил запальчиво Каллист.

— Успокойся, — ответила Фелисите, — или ты упустишь последние шансы, которые тебе еще остались. Если он слишком оскорбит самолюбие Беатрисы, она растопчет его, как червя. Но он коварен и хитер, он возьмется за дело с умом. Он не может допустить мысли, чтобы гордая госпожа де Рошфид могла ему изменить. По его мнению, любить мужчину за красоту — значит быть уж чересчур испорченной. Не сомневаюсь, что он изобразит ей тебя как мальчишку, которому взбрела в голову тщеславная мысль обладать маркизой и вершить судьбами двух женщин. Наконец, он пустит в ход арсенал самых оскорбительных предположений. Стремясь опровергнуть их, Беатриса вынуждена будет прибегнуть ко лжи, и он, таким образом, останется хозяином положения.

— Ах, — воскликнул Каллист. — Он не любит ее. А я, я бы оставил ей свободу: в любви мы всегда свободны выбирать, и каждодневно мы подтверждаем свой выбор. Каждодневно пополняется сокровищница наших радостей: завтра мы богаче, чем были вчера. Еще неделя, и он не застал бы нас здесь. Что за причина его приезда?

— Шутка журналиста, — ответила Фелисите. — Видишь ли, опера, на успех которой он рассчитывал, с треском провалилась. А тут еще Клод Виньон заявил в фойе театра: «Невесело разом потерять и репутацию и любовницу». Никто еще так не задевал его тщеславия. Любовь, покоящаяся на низких чувствах, не знает жалости. Я пыталась расспросить его, но кто может разгадать такую неискреннюю, лживую натуру? Он производит впечатление человека уставшего, ему надоела и его бедность, и его любовь, — словом, вся жизнь опротивела. Он сожалеет, что его связь с маркизой получила такую широкую огласку, и, говоря со мной о былом своем счастье, сложил целую жалобную поэму, но она, пожалуй, слишком тонка, чтобы быть правдивой. Уверена, что он хотел выведать у меня тайну вашей любви, он надеялся, что. слушая его лесть, я от радости выболтаю все.

— Ну и что же? — спросил Каллист, глядя на Беатрису и на Конти, которые медленно прохаживались вдоль аллеи, и уже не слушая Фелисите.

Из осторожности Камилл держалась выжидательной тактики, она не выдала тайны Каллиста и Беатрисы. Музыкант мог провести любого, и поэтому мадемуазель де Туш заклинала юношу не доверять Конти.

— Дорогое мое дитя, — начала она, — сейчас наступила для тебя самая критическая минута; тут требуется осторожность, ловкость, — но в этом ты, увы, не слишком силен, не тебе разгадать игру самого хитрого человека на свете, а я ничем больше не могу тебе помочь.

Колокол прозвонил к обеду. Конти предложил руку Фелисите, Беатриса пошла вместе с Каллистом. Камилл с умыслом пропустила маркизу вперед, и та, взглянув на юного бретонца, быстро приложила палец к губам, давая тем самым понять своему возлюбленному, что он должен быть нем как могила. Во время обеда Конти был на редкость весел, — быть может, он надеялся таким образом скрыть свои подозрения и проникнуть в тайны г-жи де Рошфид, которая весьма неискусно играла свою роль. Если бы она просто кокетничала с Каллистом, ей удалось бы обмануть Конти, но она любила — и выдала себя. Хитрый музыкант, в расчеты которого отнюдь не входило стеснять маркизу, делал вид, что не замечает ее смущения. За десертом он перевел разговор на женщин и стал превозносить благородство их чувств.

— Женщина, которая готова покинуть нас, когда мы благоденствуем, приносит себя в жертву мужчине, когда на него обрушиваются беды, — разглагольствовал он. — Женщина гораздо выше мужчины, ибо она постояннее нас; только будучи жестоко оскорбленной, она решится оставить своего первого возлюбленного; она дорожит первым чувством, как своей честью, вторая любовная связь покроет ее позором... — и т. д. и т. п.

Он прочитал великолепную мораль, он воскурял фимиам пред алтарем, а на этом алтаре исходило кровью женское сердце, пронзенное тысячью стрел. Только Беатриса и Фелисите понимали ядовитые намеки, которые Конти бросал без промаха среди самых безудержных похвал. Минутами обе краснели, но вынуждены были сдерживать свое негодование; после обеда дамы взялись за руки, поднялись на половину Камилла, не сговариваясь, и прошли в большую гостиную; света еще не зажигали, здесь они могли переговорить с глазу на глаз.

— Я не могу больше позволить ему топтать меня, я не могу допустить, чтобы он был прав, а я виновата, — начала вполголоса Беатриса. — Каторжник, прикованный цепью к другому каторжнику, вынужден всюду следовать за своим товарищем по несчастью. Я пропала, я должна вернуться на каторгу любви. И это вы, вы в этом виноваты! От вас зависело, чтобы он приехал днем позже или днем раньше. Здесь во всем блеске развернулся ваш адский талант сочинителя; возмездие совершено, и лучшую развязку трудно придумать.

— Я действительно сказала вам, что напишу Конти, но написать ему... нет! На это я не способна, — воскликнула Фелисите. — Ты страдаешь, и я прощаю тебя.

— Что станется с Каллистом? — сочувственно произнесла маркиза с великолепной наивностью самоуверенной женщины,

— Значит, Конти вас увозит? — осведомилась Фелисите.