Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

Но одно обстоятельство, которому предстояло определить собою всю жизнь этого несчастного существа, ускользнуло, однако ж, от проницательности столь хитрого старика. Робость похожа на скрытность, она отличается всей ее глубиной. Жан-Жак страстно любил Баламутку. Впрочем, не могло быть ничего естественней. Флора была единственной женщиной, жившей возле него, единственной, которую он мог видеть, сколько ему хотелось, тайно засматриваясь на нее, разглядывая в любое время; для него Флора озаряла светом отцовский дом; сама того не зная, она даровала ему единственную радость, позлатившую его юные годы. Даже и не думая ревновать к своему отцу, он был восхищен воспитанием, которое тот давал Флоре: разве ему не нужна была именно доступная женщина, за которой не надо ухаживать? У страсти, заметьте это, имеется собственный разум, и она может наделить простофилю, глупца, дурачка своего рода сообразительностью, особенно в юности. Человек самый грубый всегда проявляет в страсти некий животный инстинкт, своей целеустремленностью похожий на мысль.

На следующий день Флора, которую молчание хозяина заставило призадуматься, ожидала какого-либо важного сообщения; но, хотя Жан-Жак вертелся возле нее и исподтишка поглядывал на нее с вожделением, все же он ничего не нашелся сказать. Наконец за сладким хозяин возобновил вчерашний разговор.

— Вам нравится здесь? — спросил он Флору.

— Да, господин Жан.

— Ну так и оставайтесь здесь.

— Благодарю вас, господин Жан.

Такое странное положение длилось три недели. Как-то ночью, когда ни малейший звук не нарушал тишины, Флора, случайно проснувшись, услышала у своих дверей чье-то ровное дыхание и ужаснулась, догадываясь, что Жан-Жак, как пес, лежит на полу в сенях и, должно быть, провертел дыру в двери, чтобы подсматривать в ее комнату.

«Он любит меня, — подумала она, — но за этим занятием схватит ревматизм».

На следующий день Флора глядела на своего хозяина особенным образом. Эта безмолвная и почти инстинктивная любовь взволновала ее, она уже не находила столь безобразным несчастного простака, у которого виски и лоб были усеяны прыщами, похожими на язвины, украшены тем отвратительным венцом, что служит признаком испорченной крови.

— Ведь вы не хотите возвращаться в деревню, не правда ли? — спросил ее Жан-Жак, когда они остались одни.

— Почему вы спрашиваете меня об этом? — сказала она, глядя на него.

— Чтобы знать, — ответил Руже, покраснев как рак.

— А вы хотите отправить меня туда? — спросила она.

— Нет, мадемуазель.

— Так что же вы в таком случае хотите знать? Ведь не без цели же...

— Да, я хотел бы знать...

— Что? — спросила Флора.

— Об этом вы мне не скажете!

— Скажу! Уверяю вас, как честная девушка...

— Ах, вот как! — вскричал испуганный Руже. — Вы честная девушка...

— Ей-богу!

— Ну? Правда?

— Да говорю же вам...

— Как? Вы такая же, как были, когда вас, босую, привел сюда ваш дядюшка?

— Недурной вопрос! Даю вам честное слово, — ответила Флора, покраснев.

Наследник, совсем убитый ее словами, сидел понурив голову. Флора ушла из столовой, пораженная тем, что столь приятный для мужчины ответ вызвал подобное уныние.

Три дня спустя в тот же час — потому что оба, словно по уговору, избрали для военных действий время десерта — Флора первая обратилась к своему хозяину:

— Вы недовольны мною?

— Нет, мадемуазель, —ответил он, — нет... (Пауза.) Напротив.

— Как будто в тот раз вам пришлось не по вкусу, когда вы узнали, что я честная девушка...

— Нет, я бы только хотел знать... (Опять пауза.) Но вы мне этого не скажете...

— Честное слово, — ответила она, — я вам скажу всю правду...

— Всю правду о... моем отце? — спросил он сдавленным голосом.

— Ваш отец, — сказала она, глядя в упор на своего хозяина, — был славный человек... Он любил пошутить, так... самую чуточку... Но, бедняга!.. Он и рад был бы... В ущерб вам, уж не знаю почему, он стремился... О, но какое это было жалкое стремление. Да, он любил подурачиться со мною. Вот и все... Ну и что же?

— Слушайте же. Флора, — сказал наследник, взяв за руку Баламутку. — Так как мой отец не был для вас...

— Чем же он мог быть, по-вашему, для меня? — воскликнула она тоном девушки, обиженной несправедливым подозрением.

— Так послушайте же...

— Он был моим благодетелем, вот и все! Ах, он очень хотел бы, чтоб я стала его женой... но...

— Но, — сказал Руже, опять взяв ее за руку, хотя Флора ее высвободила, — так как с ним у вас ничего не было, то не можете ли вы остаться здесь со мной?

— Если вы желаете, — ответила она, потупив взор.

— Нет, нет, если желаете вы, только вы, — ответил Руже. — Да, вы можете быть... хозяйкой. Все, что здесь есть, это ваше, вы будете заботиться о моем состоянии, оно будет как бы вашим... потому что я вас люблю и всегда любил, с тех самых пор, как вы пришли в этот дом, вот сюда, босоногая...

Флора не отвечала. Когда молчание стало тягостным, Жан-Жак измыслил следующий убийственный довод.

— Не правда ли, это все-таки лучше, чем возвращаться в деревню? — спросил он с явным пылом.

— Что ж, господин Жан, как вам угодно! — ответила она.

Тем не менее, несмотря на это «как вам угодно», бедный Руже не подвинулся вперед. Люди подобного характера нуждаются в уверенности. Усилие, которое они делают, признаваясь в своей любви, так велико и обходится им так дорого, что они чувствуют себя не в силах возобновить его. Этим и объясняется их привязанность к первой женщине, принимающей их признания. О значении событий можно судить только по их результату. Спустя десять месяцев после смерти отца Жан-Жак совершенно изменился: его бледно-свинцовое лицо, обезображенное, как мы говорили, прыщами на висках и на лбу, посветлело, очистилось, заиграло румянцем. Словом, его физиономия дышала счастьем. Флора потребовала, чтобы ее хозяин тщательно следил за собой, для нее было вопросом самолюбия видеть его хорошо одетым; выйдя на порог дома, когда он отправлялся гулять, она смотрела ему вслед, пока он не исчезал из виду. Весь город заметил, какая перемена произошла с Жан-Жаком, который стал совсем другим человеком.

— Знаете новость? — говорили друг другу в Иссудене.

— Какую?

— Жан-Жак унаследовал от своего отца даже Баламутку.

— Неужели вы думали, что такой хитрец, как покойный доктор, не оставит своему сыну домоправительницу?

— Честное слово, это прямо сокровище для Руже, — кричали все в один голос.

— Это тонкая штучка! Она очень красива, и уж не беспокойтесь, — женит его на себе.

— Ну и выпало счастье девушке!

— Да, но такое счастье выпадает только красивым девушкам.

— Вы так думаете? Ну, а я знаю, как было с моим дядюшкой Борнишем-Эро; ведь вы, наверно, слышали о девице Ганивэ; она была страшна, как семь смертных грехов, и, несмотря на это, получила от него ренту в три тысячи экю.