Оноре Бальзак - Жизнь холостяка

За девять лет Флора мало-помалу, незаметно и неумышленно, получила полную власть над своим господином; сначала она обращалась с Жан-Жаком очень дружески; потом, не переставая оказывать ему уважение, настолько взяла над ним верх своим превосходством, умом и энергией, что он стал слугой своей служанки. Этот взрослый ребенок сам отдавался ее владычеству, позволяя так заботиться о себе, что Флора обращалась с ним, как мать со своим сыном. И Жан-Жак кончил тем, что возымел к Флоре те чувства, какие делают для ребенка необходимым материнское покровительство. Но их связывали, кроме того, еще иные узы. Сначала Флора обделывала дела и вела дом. Жан-Жак настолько полагался на нее, передав ей бразды правления, что без нее жизнь казалась ему не то что трудной, но просто невозможной. А затем эта женщина ему стала насущно необходимой, — она потакала всем его прихотям, она знала их так хорошо! Он любил смотреть на это счастливое лицо, всегда улыбчивое для него, единственное лицо, которое улыбнулось ему, единственное, которое будет ему улыбаться! Счастье, совершенно физическое, выражаемое простонародными словами, составляющими основу языка в беррийских домах, и запечатленное на этом чудесном лице, было в некотором смысле отблеском его собственного счастья. Состояние, в которое впадал Жан-Жак, видя, что Флора огорчена какими-нибудь неприятностями, открывало этой девушке размеры ее власти, к которой она и прибегала, чтобы вполне удостовериться в ней. А у женщин такого сорта пользоваться властью — значит злоупотреблять ею. Баламутка, без сомнения, заставляла своего хозяина участвовать в некоторых из тех сцен, погребенных в тайниках частной жизни, образец которых дал Отвэй в своей трагедии «Спасенная Венеция», в столкновении сенатора и Аквилины — сцене, передающей все великолепие ужасного. Тогда Флора настолько уверилась в своей власти, что и не позаботилась, к несчастью для себя и для этого холостяка, выйти за него замуж.

К концу 1815 года Флора — ей тогда было двадцать семь лет — достигла полного расцвета своей красоты. Полная и свежая, белая, как бессенская фермерша, она вполне представляла идеал «прекрасной кумушки», как выражались наши предки. Ее красота, красота трактирной служанки, но выхоленная и достигшая полного расцвета, делала ее похожей на г-жу Жорж [46] Жорж — псевдоним французской трагической актрисы Маргариты-Жозефины Веймер (1787—1867). в ее лучшие времена, если не говорить о царственном благородстве последней. У Флоры были такие же прекрасные округлые руки, такая же пышность форм, такая же шелковистая кожа, такие же пленительные изгибы тела, но больше мягкости, чем у этой актрисы. Свойственным ей выражением были нежность и кротость. Ее взор не требовал уважения, как требовал его взор самой прекрасной Агриппины [47] Агриппина — мать Нерона, изображена Расином в трагедии «Британик», одна из лучших ролей актрисы Жорж. , которая со времен Расина попирала подмостки Французского театра, — а призывал к незамысловатым радостям.

В 1816 году Баламутка увидела Максанса Жиле и была побеждена им с первого взгляда. Ее сердце насквозь пронзила мифологическая стрела — прекрасный символ естественного действия страсти, которое греки должны были выразить именно так, не зная рыцарской любви, идеальной и меланхоличной, порожденной христианством. Флора была тогда слишком прекрасна, чтобы Макс пренебрег подобным завоеванием. Так на двадцать восьмом году жизни Баламутка испытала настоящую любовь, любовь коленопреклоненную, безграничную, ту любовь, которая заключает в себе все виды любви — и любовь Гюльнары, и любовь Медоры [48] «...и любовь Гюльнары и любовь Медоры». — Гюльнара и Медора — героини поэмы Байрона «Корсар»; Гюльнара — страстная и решительная, Медора — нежная и кроткая. . Как только офицер, постоянно сидевший без гроша в кармане, узнал, какие отношения установились между Флорой и Жан-Жаком Руже, он в своей связи с Баламуткой увидел больше, чем любовную интрижку. Тогда, чтобы лучше упрочить свое будущее, он, распознав слабохарактерность холостяка, счел за наилучшее поселиться в его доме.

Страсть Флоры к Максу неизбежно повлияла на жизнь и домашний уклад Жан-Жака. В продолжение месяца холостяк, ставший сверх меры боязливым, видел перед собою грозное, угрюмое, недовольное лицо Флоры, раньше столь дружелюбное и сиявшее улыбкой. Он подвергался взрывам искусно разыгранного скверного настроения, словно муж женщины, замыслившей измену. Когда во время самых жестоких одергиваний бедный малый осмелился однажды спросить Флору о причинах этой перемены, у нее в глазах засверкала такая ненависть, какой бедный Жан-Жак никогда не видывал, а в голосе послышались такие презрительные и враждебные интонации, каких он никогда не слыхивал.

— Это черт знает что! — вскричала она. — Вы бездушный, бессердечный человек! Вот уже шестнадцать лет, как я гублю свою молодость в вашем доме, и только сейчас поняла, что у вас здесь камень! — она постучала себе в грудь. — Уже два месяца к нам ходит храбрый офицер, жертва Бурбонов, который рожден для того, чтобы стать генералом, а прозябает в бедности, загнанный в эту дыру, где и богатому негде развернуться. Он должен торчать целый день за столом в мэрии, чтобы заработать какие-то жалкие шестьсот франков. Прекрасная жизнь! А как вы живете? У вас закладных на шестьсот пятьдесят девять тысяч ливров и шестьдесят тысяч франков годового дохода, а расходуете вы благодаря мне не больше тысячи экю в год, включая сюда даже мои юбки, словом, все, — но вы даже не подумаете предложить ему здесь помещение, хотя у вас пустует весь третий этаж. Вы предпочитаете, чтобы там танцевали мыши и крысы, нежели поселилось человеческое существо, скажу попросту — молодой человек, которого ваш отец считал своим сыном! Хотите знать, кто вы такой? Я вам прямо скажу: вы братоубийца! Ну, и к тому же я очень хорошо знаю почему! Вы заметили, что он мне нравится, и это вам досаждает! Хотя вы кажетесь дураком, а на самом деле вы зловреднее самых зловредных хитрецов... Ну что же, он мне нравится, и даже очень...

— Но, Флора...

— О, никаких «но, Флора»! Ах, вы можете искать себе другую Флору (если вы найдете такую). Да, да... Пусть этот стакан вина будет для меня ядом, если я не убегу из этой трущобы. Слава богу, я ничего вам не стоила за те двенадцать лет, что здесь пробыла, и вы жили в свое удовольствие. Всюду я бы вполне заработала на свое содержание, если бы делала все, как здесь: мыла, гладила, следила за стиркой, ходила на рынок, стряпала, соблюдала во всем вашу выгоду, работала до упаду с утра и до вечера... И вот моя награда.

— Но, Флора...

— Да, Флора... Попробуйте сыщите себе других Флор теперь, когда вам пятьдесят один год, когда вы все хвораете, а дряхлеете так, что прямо страшно, — уж кому знать, как не мне! И, кроме того, с вами ведь не очень-то весело...