Пэлем Вудхауз - Том 1. Дживс и Вустер

— Нет, я бы так не сказал, но… вы отдаете себе отчет, какой опасности себя подвергаете? Вряд ли встреча с мамашей Артроуз доставит вам удовольствие. У нее взгляд, как у… как они называются, эти — со смертоносными взглядами? Василиски — вот как. У нее взгляд василиска. А вдруг она снова нагрянет в комнату и испепелит вас взглядом?

— Да, я учел такую возможность. Но, мистер Вустер, опасность как раз и придает моей миссии особую привлекательность. Кровь быстрее бежит в жилах.

— У меня так наоборот — стынет.

— Возможно, вы не поверите, но я думаю о предстоящем приключении с удовольствием.

— С удовольствием?!

— Да. Как ни странно это звучит, оно дает возможность вновь ощутить себя молодым. Как в те дни, когда я учился в приготовительной школе и частенько ночью тайком проникал в кабинет директора, чтобы полакомиться его печеньем.

Я вздрогнул и взглянул на него со жгучим интересом. Его слова вызвали глубокий отклик в моей душе, на сердце у меня потеплело.

— Печеньем?

— Он хранил его в жестянке на письменном столе.

— Вы в самом деле таскали печенье, когда учились в приготовительной школе?

— Это было много лет назад.

— Я делал то же самое, — сказал я и с трудом удержался, чтобы не воскликнуть «Брат мой!»

Он поднял кустистую бровь, и было видно, что на сердце у него тоже потеплело.

— Нет, правда? Подумать только! Я полагал, что это моя оригинальная идея, но, вне всякого сомнения, сегодня по всей Англии поколение, идущее нам на смену, занимается тем же самым. Значит, и вам довелось жить в счастливой Аркадии? А какое там было печенье? Мне обычно попадалось «Ассорти».

— Присыпанное розовым и белым сахаром?

— Совершенно верно, хотя иногда бывало и простое.

— А мне обычно доставался «Имбирный орех».

— Тоже очень вкусное, но я все-таки больше люблю «Ассорти».

— Я тоже. Но тогда приходилось брать то, что есть. И вас ни разу не застукали?

— С гордостью могу сказать, что нет.

— А я один раз попался. До сих пор ноет перед ненастьем.

— Да, не повезло. Бывает. Кстати, возвращаясь к задуманному мной предприятию: меня поддерживает мысль, что если случится худшее и меня обнаружат, мне, во всяком случае, не грозит полдюжины горячих по казенному месту, как это у нас тогда называлось. Так что можете смело доверить мне решение этой проблемы, мистер Вустер.

— Зовите меня просто Берти.

— С удовольствием, Берти.

— А можно, я буду звать вас Родериком?

— Был бы счастлив.

— Или Родди? А то Родерик натощак не выговоришь.

— Как вам больше нравится.

— И вы в самом деле пойдете искать туфлю?

. — Непременно. Я глубоко уважаю и люблю вашего дядю и прекрасно сознаю, какое горе он испытает, узнав, что бесценный экспонат навсегда исчез из его коллекции. Никогда не прощу себе, если, принимая меры для возвращения принадлежащих ему ценностей, я не сделаю…

— … все от вас зависящее?

— Я собирался сказать «все, что в моих силах». Я напрягу все свои…

— … умственные способности?

— По-моему, «душевные силы» будет точнее.

— Да, вы правы. Вам надо улучить момент…

— Несомненно.

— Дождаться удобного случая…

— Именно.

— И тут уж не зевать!

— Я так и понял.

— Один совет, если позволите: не ищите на шкафу, там этой штуки нет.

— Спасибо, это полезно знать.

— Разве что он положил ее туда уже после моего ухода. Что ж, Родди, ни пуха ни пера.

— Спасибо, Берти.

Какое тепло разлилось у меня внутри, когда я возвращался на лужайку за книжкой мамаши Артроуз, чтобы поставить ее на полку в спальне тетушки Далии, словно я принял двойную дозу желчегонной микстуры доктора Гордона. Я был до глубины души восхищен мужеством Родди. Он ведь уже в годах, ему никак не меньше пятидесяти, а сколько жизненной энергии, оказывается, еще бурлит в этом старикане, просто удивительно. Это свидетельствует о том, что… ну, не знаю о чем, но о чем-то свидетельствует. Я стал размышлять о старине Глоссопе, пытался представить, каким он был во времена ночных вылазок за печеньем. Но ничего вообразить не смог, вот разве что в ту пору он еще не был лыс, как репка. Так часто бывает, когда речь идет о людях намного тебя старше. Помню, я был потрясен, когда узнал, что дядя Перси, этот старый пень, в котором невозможно заподозрить ни малейшей искры человеческих чувств, был рекордсменом Лондона по числу скандалов и его регулярно выставляли из зала во время балов в «Ковент-Гардене».

Придя с книгой в берлогу тетушки Далии, я обнаружил, что у меня есть еще целых двадцать минут, прежде чем надо будет переодеваться к ужину, поэтому я уселся в кресло и продолжил чтение. Мне пришлось прерваться на той странице, где мамаша Артроуз, поплевав на ладони, уже готовилась повергнуть читателей в трепет ужаса. Не успел я дойти до первых улик и пятен запекшейся крови, как дверь распахнулась и предо мной предстал Селедка. И едва я на него взглянул, как действительно почувствовал трепет ужаса — лицо его пылало, как багряный закат перед ветреной погодой, и весь вид выражал полное смятение. Он выглядел как Джек Демпси в конце финального матча с Джином Танни [78] … матча с Джином Танни — речь идет о матче за звание чемпиона мира в тяжелом весе в 1926 году, когда Джек Демпси лишился звания чемпиона. — как вы, вероятно, помните, в тот раз он не успел «нырнуть», когда Джин выполнял свой коронный прямой правой.

— Берти, — завопил он с порога. — Я тебя по всему дому ищу!

— Я задержался с Макпалтусом в буфетной. А что стряслось?

— Что стряслось!

— Тебе не нравится красная комната?

— Красная комната!

По его виду я догадался, что он пришел не затем, чтобы выразить недовольство по поводу спальных апартаментов.

— Тогда в чем загвоздка?

— В чем загвоздка!

Тут я понял, что пора принимать решительные меры. Через десять минут переодеваться к ужину, а в эту игру можно играть часами.

— Послушай, дурья башка, — терпеливо сказал я. — Решай, да побыстрее: либо ты мой старый друг Реджинальд Сельдинг, либо эхо в Швейцарских Альпах. Если ты собираешься повторять за мной каждое слово…

Тут появился папаша Глоссоп с коктейлями, и нам пришлось прекратить обмен любезностями. Селедка залпом осушил свой бокал и немного успокоился. Когда дверь за Родди закрылась, и мы смогли продолжить разговор, он заговорил уже нормально.

— Берти, — сказал он и взял второй бокал, — случилось нечто ужасное.

Должен признаться: у меня упало сердце. Вы, наверное, не забыли, как я в разговоре с Бобби сравнил «Бринкли-Корт» с усадьбой из рассказов покойного Эдгара Аллана По. Если вы знакомы с его произведениями, то, конечно, помните, как несладко приходилось у него тем, кто останавливался на ночь в загородном доме — в любую минуту в комнату мог войти закутанный в окровавленный саван мертвец. В «Бринкли» до этого пока не доходило, но атмосфера становилась все более и более зловещей, а тут еще Селедка заявляет, что готов поведать нечто ужасное и еще сильнее нагнетает ощущение надвигающейся беды.