Антони Троллоп - Барчестерские башни

Но далеко не так легко было на душе того, кто сидел у его одра. Он знал, что этот случай не повторится. Ему было уже за пятьдесят, а рассчитывать, что его друзья скоро вернутся к власти, не приходилось. К тому же никакой другой премьер-министр не захочет сделать доктора Грантли епископом. Он долго предавался этим тягостным размышлениям, а потом, взглянув на еще живое лицо, осмелился прямо спросить себя, не желает ли он отцу смерти?

Это заставило его опомниться: гордый, властный, суетный человек упал на колени рядом с кроватью и, взяв руку епископа в свои, начал горячо молиться о прощении своих грехов.

Он все еще прижимался лицом к простыням, когда дверь тихо отворилась и в комнату бесшумно вошел мистер Хардинг — он дежурил у постели больного почти столь же постоянно, как и архидьякон. В первую минуту мистер Хардинг хотел было опуститься на колени рядом со своим зятем, но раздумал, опасаясь, что архидьякон от неожиданности может вздрогнуть и потревожить умирающего. Впрочем, доктор Грантли его тотчас заметил и встал. Мистер Хардинг ласково пожал ему обе руки. Они вдруг стали ближе друг другу, чем когда-либо были прежде, а дальнейшие события во многом способствовали сохранению этой близости. У обоих по щекам текли слезы.

— Да благословит вас бог, мои милые,— слабым голосом сказал проснувшийся епископ.— Да благословит вас бог, милые дети...

И он умер.

В горле у него не раздался мучительный хрип — смерть пришла незаметно, только нижняя челюсть чуть-чуть отвисла, да глаза не сомкнулись, как прежде, в тихом сне. Мистер Хардинг и доктор Грантли не сразу поняли, что дух покинул тело, хотя эта мысль пришла в голову им обоим.

— Кажется, все кончено,— сказал мистер Хардинг, не выпуская руки архидьякона.— Думаю... надеюсь, что это так.

— Я позвоню,— шепотом ответил тот.— Надо позвать миссис Филлипс.

Сиделка миссис Филлипс вошла в спальню и тут же опытной рукой закрыла стекленеющие глаза.

– Все кончено, миссис Филлипс? — спросил мистер Хардинг.

— Милорд отошел,— ответила сиделка, торжественно склонив голову.— Его преосвященство упокоились, как младенчик.

— Надо радоваться этому, архидьякон,— сказал мистер Хардинг.— Да, да. Такой превосходный, такой добрый человек! Будет ли нам ниспослана столь же мирная и спокойная кончина?

— Вот-вот,— вставила сиделка.— Да будет воля божья, а такого кроткого, смиренного христианина, как его преосвященство... — И она с непритворной грустью утерла глаза белым передником.

— Не надо печалиться,— сказал мистер Хардинг, все еще утешая своего друга. Однако мысли архидьякона уже перенеслись из обители смерти в кабинет премьер-министра. Он молился о продлении жизни своего отца, но раз эта жизнь оборвалась, терять драгоценные минуты было незачем. Какой смысл размышлять о смерти епископа, какой смысл предаваться бесполезным сетованиям, быть может, утрачивая из-за этого все?

Но как начать действовать, если тесть стоит и держит его за руку? Как, не показавшись бессердечным, забыть в епископе отца — и думать не о том, что он потерял, а о том, что может приобрести?

— Да-да,— ответил он наконец мистеру Хардингу.— Мы все давно примирились с этой мыслью.

Мистер Хардинг взял его за локоть и вывел из спальни.

— Мы увидим его завтра утром, а пока предоставим все женщинам,— сказал он, и они спустились вниз.

Уже смеркалось, а премьер-министру следовало в этот же вечер узнать, что епархия вакантна. Это могло решить все, и потому в ответ на новые утешения мистера Хардинга архидьякон заметил, что следует немедленно отправить в Лондон телеграфную депешу. Мистер Хардинг, и так уже несколько удивленный таким неожиданным горем доктора Грантли, теперь совсем опешил, но ничего не возразил. Он знал, что архидьякон надеялся стать преемником отца, но ему не было известно, какое подтверждение получили эти надежды.

— Да,— сказал доктор Грантли, справившись с минутной слабостью.— Депешу надо послать тотчас. Мы не знаем, каковы могут быть последствия промедления. Не сделаете ли этого вы?

— Я? Да, разумеется. Я буду рад помочь, но не совсем понимаю, что именно вам нужно.

Архидьякон сел к бюро и написал на листке бумаги:

Графу N, Даунинг-стрит или в любом другом месте.

Епископ Барчестерский скончался.

Депешу отправил преподобный Септимий Хардинг”.

— Вот,— сказал он.— Отнесите это на станционный телеграф. Возможно, они попросят вас переписать депешу на форменный бланк. И больше от вас ничего не потребуется. Да, нужно еще будет заплатить полкроны,— пошарив в кармане, архидьякон достал названную монету.

Мистер Хардинг почувствовал себя рассыльным и невольно подумал, что обязанность эту на него возложили в не слишком подобающее время; однако он промолчал и взял листок и деньги.

— Но вы поставили в депеше мое имя, архидьякон?

— Да. Она должна быть подписана духовной особой, а кто больше подходит для этого, чем вы, старейший друг покойного? Впрочем, граф не станет смотреть на подпись... поторопитесь, дорогой мистер Хардинг!

Мистер Хардинг на пути к станции достиг уже двери библиотеки, как вдруг вспомнил, с каким известием он входил в спальню бедного епископа. Но та минута показалась ему слишком торжественной и неподходящей для суетных новостей, а потом они на время и вовсе изгладились из его памяти.

— Ах да, архидьякон,— сказал он, обернувшись. Я ведь забыл сообщить вам, что кабинет пал.

— Пал?! — воскликнул архидьякон, не сумев скрыть своего отчаяния и растерянности, хотя и попытался тотчас взять себя в руки.— Пал? Откуда вы это узнали?

Мистер Хардинг объяснил, что об этом сообщили по телеграфу, а ему сказал мистер Чэдуик, с которым он встретился у дверей дворца.

Архидьякон задумался, и мистер Хардинг молча ждал.

— Ничего,— сказал наконец архидьякон.— Депешу все-таки пошлите. Кого-то надо известить об этом, а пока нет другого, кому можно было бы адресовать депешу. Поспешите, дорогой друг. Вы знаете, я не стал бы затруднять вас, если бы был в силах сделать это сам. А несколько минут могут изменить многое.

Мистер Хардинг ушел и отправил депешу; нам, пожалуй, стоит проследить за ее судьбой. Через тридцать минут она была подана графу N в его библиотеке. Какие вдохновенные письма, красноречивые призывы, негодующие протесты мог он обдумывать в подобную минуту — это можно вообразить, но не описать! Как он готовил громы против своих победивших соперников, стоя спиной к камину и заложив руки в карманы в позе, достойной английского пэра, как лоб его пылал гневом, а глаза метали молнии патриотизма, как он топнул ногой при мысли о своих неповоротливых помощниках, как он чуть было не разразился проклятиями, вспомнив чрезмерную самоуверенность одного из них,— пусть все это нарисует пылкая фантазия моих читателей. Но было ли это? История и истина вынуждают меня ответить: “Нет!” Он удобно сидел в покойном кресле, проглядывая программу ньюмаркетских скачек, а рядом на столике лежал открытый, но еще не разрезанный французский роман.