Антони Троллоп - Барчестерские башни

Том Стейпл был крепкий здоровяк лет сорока пяти, низенький, смуглолицый, с густой черной шевелюрой и жесткой черной бородой, от которой он, впрочем, оставлял только бачки. Он неизменно носил белый галстук, очень чистый, но повязанный без того щегольства, какое можно подметить у нынешних молодых священников. Сюртук его, разумеется, всегда был самого почтенного черного цвета. Мистер Стейпл вел весьма добропорядочную жизнь и не предавался никаким излишествам, но тем не менее, нос его мало-помалу приобретал ярковатый оттенок, который его друзья приписывали влиянию некой бочки портвейна, водворенной в погреб колледжа в тот самый год, когда будущий его тьютор поступил в университет. И голос мистера Стейпла чуть-чуть, так сказать, отдавал ароматом портвейна.

В последнее время Том Стейпл был глубоко несчастен — университетская реформа давно была его пугалом, а теперь обещала стать его гибелью. Для него она не была, как для подавляющего большинства, политическим маневром, в котором он мог бы с некоторым рвением принять участие из уважения к своей партии или принципам; для него она не была поводом к дилетантской войне и учтивой привычной оппозиции; для него она была вопросом жизни и смерти. Старая университетская жизнь была для него единственной формой существования, и любые преобразования означали смерть. Он охотно стал бы мучеником во имя торжества своего дела, если бы это было возможно.

К несчастью, в наши дни мученикам негде разгуляться, а потому мы и наблюдаем столь заметное отсутствие преданности идеям. Если бы господа с десятью тысячами фунтов годового дохода могли пасть на пороге своих жилищ, обороняя протекционизм, несомненно, с полдесятка старых баронетов погибли бы этой славной смертью и сторонники протекционизма поныне были бы весьма многочисленны. Но кто будет усердно сражаться в битве, где ему не грозит никакая опасность? Том Стейпл охотно стал бы добычей гнева какой-нибудь парламентской комиссии, если бы такое самопожертвование вдохновило на борьбу всех членов гебдомадального совета.

Том Стейпл принадлежал к тем, кто в сердце своем одобрял систему кредита, издавна существовавшую между студентами и местными торговцами. Он сознавал, что в дни нынешнего упадка было бы бесполезно публично спорить с “Юпитером” по этому вопросу. “Юпитер” решил править в университете, а Том Стейпл понимал, что такой противник ему не по плечу. Но наедине с верными единомышленниками он не раз говаривал, что система кредита была полезным испытанием для молодых людей. Те, кто похуже, доказывал он, слабодушные и никчемные глупцы, попадают в ловушку и сильно обжигаются, зато лучшие, люди с характером, те, кто способен прославить свою Alma Mater, выходят из этого испытания целехонькими. Где заслуга молодого человека, если он уцелеет только потому, что его будут охранять, оберегать и связывать по рукам и ногам, точно школьника? Это просто отодвинет время его зрелости, и он станет взрослым не в двадцать лет, а в двадцать четыре года. Если в колледже его будут водить на помочах, он сорвется с цепи, готовясь в Лондоне к адвокатуре; свяжите его тут — и он пустится во все тяжкие, когда уже будет женат. Человеку положено когда-нибудь перебеситься. Так рассуждал Том Стейпл — может быть, не слишком последовательно, но зато опираясь на практический опыт, накопленный за долгие годы.

И теперь Том Стейпл охотно поделился своей мудростью с доктором Гвинном и мистером Эйрбином.

— Невозможно! — заявил он, доказывая, что мистера Слоупа никак не могут назначить настоятелем Барчестерского собора.

— И я так думаю,— сказал декан.— Человек с таким положением и с такой репутацией?

— Что до репутации,— заметил Том Стейпл,— то я бы не стал на это особенно полагаться. Нынче предпочитают выбирать настоятелей из не слишком безупречных священников. Немножко легкомыслия, капелька язычества — вот лучшая рекомендация для них. Но мистер Слоуп им не подойдет: два последних настоятеля были кембриджцами, а назовите хоть один случай, чтобы назначили подряд трех человек из одного университета. Мы никогда не получаем честной доли и, наверное, никогда не получим, но хоть один кусок из трех остается за нами!

— Эти правила канули в прошлое,— сказал мистер 3йрбин.

— Теперь все кануло в прошлое! — ответил Том Стейпл.— Сигара докурена, а мы — лишь пепел.

— Говорите только за себя, Стейпл,— сказал декан.

— Я говорю за всех,— упрямо ответил тьютор.— Дело идет к тому, что скоро в стране не останется никакой жизни. Никто уже не годится для того, чтобы управлять собой или теми, кто ему подвластен. Правительство допекает нас, а печать допекает правительство. И все же настоятелем Барчестерского собора мистер Слоуп не будет.

— А кто будет смотрителем богадельни? — спросил мистер Эйрбин.

— Я слышал, что туда уже назначили мистера Куиверфула,— ответил Том Стейпл.

— Не думаю,— заметил декан.— Я считаю, что доктор Прауди не столь близорук, чтобы налететь на подобный риф. Да и у мистера Слоупа хватит благоразумия помешать ему.

— А может быть, мистер Слоуп не прочь, чтобы его патрон наскочил на риф,— сказал мизантропический тьютор.

— Но зачем ему это? — спросил мистер Эйрбин.

— Понять намерения подобного человека невозможно,— сказал мистер Стейпл.— Совершенно ясно, что он вертит епископом Прауди, как хочет, и столь же ясно, что он перевернул небо и землю, чтобы водворить этого мистера Куиверфула в богадельню, хотя должен был знать, что подобное назначение может очень повредить епископу. Пути такого человека темны, и страшно подумать,— с глубоким вздохом заключил Том Стейпл,— что от его интриг может зависеть судьба и благополучие многих хороших людей.

Ни доктор Гвинн, ни мистер Стейпл, ни даже мистер Эйрбин не подозревали, что этот самый мистер Слоуп напрягал все силы, чтобы водворить в богадельню их собственного кандидата, и что его изгнание из дворца, где, по их мнению, он укрепился столь прочно, было уже решено верховными силами епархии.

— Попомните мои слова,— сказал тьютор,— если этого Куиверфула запихнут в богадельню, а доктор Трефойл умрет, правительство наверняка назначит барчестерским настоятелем мистера Хардинга. Они сочтут себя обязанными что-то для него сделать после того шума, который наделала его отставка.

Доктор Гвинн ничего не ответил, но запомнил это предсказание. Если мистер Хардинг не сможет вернуться в богадельню, почему бы ему не стать настоятелем Барчестерского собора?

На этом совещание закончилось, не приведя ни к чему определенному, а на следующий день доктор Гвинн и мистер Эйрбин отбыли в Пламстед.