Фредерик Стендаль - Красное и чёрное

«Конечно, этот взгляд, может быть, просто притворство, — думал Жюльен, — но прерывистое дыхание, взволнованный вид... А впрочем, где мне судить о таких вещах! Ведь это верх изысканности и тонкости... Много ли таких женщин найдётся во всём Париже? Это учащённое дыхание, которое чуть не растрогало меня, да она переняла его у Леонтины Фэ {179} {179} Леонтина Фэ (псевд. Г-жа Вольнис, 1811–?) — известная актриса, прославившаяся на сцене театра «Жимназ», где с большим успехом играла в пьесах Эжена Скриба. , которую она так любит».

Они остались одни; разговор явно не клеился. «Нет! Жюльен ровно ничего ко мне не испытывает», — с горечью говорила себе бедная Матильда.

Когда он прощался с ней, она схватила его руку выше локтя и крепко сжала её.

— Вы сегодня получите от меня письмо, — проговорила она таким изменившимся голосом, что его трудно было узнать.

Жюльен сразу растрогался, заметив это.

— Отец, — продолжала она, — чрезвычайно ценит услуги, которые вы ему оказываете. Не надо завтра уезжать, придумайте какой-нибудь предлог. — И она убежала.

Фигурка её была просто очаровательна. Трудно было вообразить себе более хорошенькую ножку, и бежала она с такой грацией, что Жюльен был совершенно пленён. Но догадается ли читатель, о чём он прежде всего подумал, едва она скрылась из его глаз? Его возмутил повелительный тон, которым она произнесла это «не надо» . Людовик XV на смертном одре тоже весьма был уязвлён словом «не надо» , которым некстати обмолвился его лейб-медик, а ведь Людовик XV как-никак не был выскочкой.

Час спустя лакей принёс письмо Жюльену. Это было просто-напросто объяснение в любви.

«Не такой уж напыщенно-притворный слог!» — сказал себе Жюльен, стараясь этими литературными замечаниями сдержать бурную радость, которая сводила ему щёки и помимо его воли заставляла расплываться в широкой улыбке.

«Итак, — вырвалось у него, ибо переживания его были слишком сильны и он был не в состоянии их сдержать, — я, бедный крестьянин, получил объяснение в любви от знатной дамы!»

«Ну, а сам я не сплоховал, — продолжал он, изо всех сил сдерживая свою бурную радость. — Нет, я сумел не уронить своего достоинства. Я никогда не говорил ей, что люблю её». Он принялся разглядывать каждое слово, каждую букву. У м-ль де Ла-Моль был изящный мелкий английский почерк. Ему нужно было чем-нибудь занять себя, чтобы опомниться от радости, от которой у него закружилась голова.

«Ваш отъезд вынуждает меня высказаться... Не видеть вас долго — свыше моих сил...»

И вдруг одна мысль, словно какое-то открытие, потрясла Жюльена; он бросил изучать письмо Матильды, охваченный новым приливом неудержимой радости. «Значит, я взял верх над маркизом де Круазнуа! — воскликнул он. — Но я разговариваю с ней только о серьёзных предметах! А ведь он такой красавец! Какие усы! Ослепительный мундир, и всегда найдёт что сказать — к месту, и так умно, так тонко!»

Жюльен пережил восхитительные минуты; углубившись в сад, он блуждал по дорожкам, не помня себя от восторга.

Спустя некоторое время он поднялся в канцелярию и велел доложить о себе маркизу де Ла-Молю, который, на его счастье, оказался дома. Показав ему несколько деловых писем, полученных из Нормандии, Жюльен без всякого труда убедил маркиза, что хлопоты, связанные с нормандскими процессами, заставляют его отложить поездку в Лангедок.

— Очень рад, что вы не едете, — сказал ему маркиз, когда они уже окончили все деловые разговоры, — мне приятно вас видеть .

Жюльен сразу же ушёл. Эта фраза смутила его.

«А я собираюсь соблазнить его дочь! И, быть может, помешаю её браку с маркизом де Круазнуа, на который он возлагает большие надежды; если уж сам он не будет герцогом, то по крайней мере дочь его получит право сидеть в присутствии коронованных особ». У Жюльена мелькнула мысль уехать в Лангедок, невзирая на письмо Матильды, невзирая на разговор с маркизом. Однако этот проблеск добродетели мелькнул и исчез.

«Экий я добряк, — сказал он себе. — Мне ли, плебею, жалеть такую знатную дворянскую семью? Мне ли, кого герцог де Шон называет челядью? А каким способом маркиз увеличивает своё громадное состояние? Очень просто: продаёт ренту на бирже, когда при дворе ему становится известно, что завтра предполагается разыграть нечто вроде правительственного кризиса. И я, которого злая судьба закинула в последние ряды и, наделив благородным сердцем, не позаботилась дать и тысячи франков ренты, иначе говоря, оставила без куска хлеба, буквально без куска хлеба , откажусь от счастья, которое само идёт мне в руки? От светлого источника, что может утолить мою жажду в этой пустыне посредственности, через которую я пробираюсь с таким трудом! Ну нет, не такой уж я дурак, — всяк за себя в этой пустыне эгоизма, именуемой жизнью».

Он вспомнил презрительные взгляды, которые кидала на него г-жа де Ла-Моль, а в особенности эти дамы , её приятельницы.

Удовольствие восторжествовать над маркизом де Круазнуа окончательно подавило голос добродетели.

«Как бы я хотел, чтобы он вышел из себя! — говорил Жюльен. — С какой уверенностью нанёс бы я ему теперь удар шпагой! — И он сделал стремительное движение выпада. — До сих пор в его глазах я был просто холуём, который расхрабрился не в меру. После этого письма я ему ровня».

«Да, — медленно продолжал он, с каким-то необыкновенным сладострастием смакуя каждое слово, — наши достоинства — маркиза и мои — были взвешены, и бедняк плотник из Юры одержал победу».

«Прекрасно! — воскликнул он. — Так я и подпишусь под своим письмом. Не вздумайте воображать, мадемуазель де Ла-Моль, что я забуду о своём положении. Я вас заставлю хорошенько понять и почувствовать, что именно ради сына плотника изволили вы отказаться от потомка славного Ги де Круазнуа, который ходил с Людовиком Святым в крестовый поход».

Жюльен был не в силах больше сдерживать свою радость. Его потянуло в сад. Ему было тесно взаперти у себя в комнате; он задыхался.

«Я, ничтожный крестьянин из Юры, — без конца повторял он самому себе, — осуждённый вечно ходить в этом унылом чёрном одеянии!.. Ах, двадцать лет тому назад и я бы щеголял в мундире, как они! В те времена такой человек, как я, или был бы уже убит, или стал бы генералом в тридцать шесть лет ». Письмо, которое он сжимал в руке, словно придавало ему росту; он чувствовал себя героем. Теперь, правда, этот чёрный сюртук может к сорока годам дать местечко на сто тысяч франков и голубую ленту, как у епископа Бовезского.

«Ну что ж, — сказал он с какой-то мефистофельской усмешкой, — значит, я умнее их; я выбрал себе мундир по моде, во вкусе нашего века». И честолюбие его вспыхнуло с удвоенной силой, а вместе с ним и его приверженность к сутане. «А сколько кардиналов ещё более безвестного происхождения, чем я, добивались могущества и власти! Взять хотя бы моего соотечественника Гранвеля {180} {180} Гранвель , Антуан Перрено де (1517–1586) — испанский кардинал и политик, родом из Безансона. Его отец, Николя Гранвель, был послом, министром, а с 1530 г. — канцлером при Карле V. Антуан Гранвель, став сначала епископом Арасским, впоследствии занимал министерские посты при Карле V, а затем при Филиппе II стал вице-королём Неаполя и архиепископом Безансонским. ».