Фредерик Стендаль - Красное и чёрное

— Заклинаю вас, — говорил ей Жюльен, когда они оставались одни, — не говорите ни с кем. Пусть я буду единственным свидетелем ваших мучений. Если вы хоть сколько-нибудь ещё любите меня, молчите, — ваши признания не могут излечить нашего Станислава.

Но его уговоры не достигали цели, он не понимал, что г-жа де Реналь вбила себе в голову, что для умилостивления господа бога, которого она прогневила, ей надо возненавидеть Жюльена или потерять сына. И оттого, что она не находила в себе сил возненавидеть своего любовника, она и была так несчастна.

— Оставьте меня, — сказала она однажды Жюльену. — Ради бога, умоляю вас, бегите из нашего дома: то, что вы здесь, со мной, убивает моего сына. Бог карает меня, — добавила она, понизив голос. — Гнев его справедлив, да будет его святая воля. Я совершила ужасный грех, и я жила, даже не чувствуя раскаяния. А ведь это первый знак того, что господь оставил меня, и теперь я должна быть наказана вдвойне.

Жюльен был глубоко потрясён. Он видел, что это не лицемерие, не громкие фразы. «Она в самом деле верит, что своей любовью ко мне она убивает сына, и вместе с тем бедняжка любит меня больше, чем сына. И — тут уж сомневаться невозможно — я вижу, как её убивают эти угрызения, — вот подлинно высокое чувство. Одного не понимаю только, как это я мог внушить ей такую любовь, я, такой бедняк, так плохо воспитанный, такой необразованный и зачастую даже такой грубиян в обращении».

Однажды ночью ребёнку стало совсем плохо. Около двух часов в комнату вошёл г-н де Реналь взглянуть на него. Мальчик, весь красный, метался в жару и не узнал отца. Внезапно г-жа де Реналь бросилась на колени перед мужем. Жюльен понял, что она способна сейчас всё сказать и погубить себя навек.

На счастье, её странное поведение только рассердило г-на де Реналя.

— Прощай, прощай! — бросил он, направляясь к двери.

— Нет! Выслушай меня! — вскричала она, стоя на коленях и пытаясь удержать его. — Ты должен узнать правду. Знай, это я убиваю моего сына. Я дала ему жизнь, и я же её отнимаю у него. Небо наказует меня! Я согрешила перед господом, я убийца! Я должна сама предать себя на позор, подвергнуться унижению: быть может, эта жертва умилостивит создателя.

Будь у г-на де Реналя хоть капля воображения, он понял бы всё.

— Романтические бредни! — воскликнул он, отстраняя жену, которая пыталась обхватить его колени. — Вот ещё романтические бредни! Завтра утром, Жюльен, вызовите доктора. — И он отправился к себе спать.

Госпожа де Реналь рухнула на пол, почти теряя сознание, но она судорожно отталкивала Жюльена, бросившегося ей на помощь.

«Вот он, грех прелюбодеяния! — подумал он. — Возможно ли, чтобы эти мошенники-попы были правы? Чтобы эти люди, сплошь погрязшие в грехах, знали, что такое, в сущности, грех?.. Просто непостижимо!»

Прошло минут двадцать после того, как г-н де Реналь ушёл из комнаты, и всё это время Жюльен видел перед собой женщину, которую он любил, всё в той же неподвижной позе, — уткнувшись головой в постельку ребёнка, она словно застыла в беспамятстве. «Вот женщина поистине совершенно исключительная, — думал он. — И вот она сейчас доведена до полного отчаяния только из-за того, что узнала меня.

Время идёт час за часом. А что я могу сделать для неё?.. Надо решиться. Здесь теперь уж дело не во мне. Что мне до людей и их пошлых кривляний? Но что же я могу сделать для неё? Бросить её?.. Но ведь она останется тогда одна-одинёшенька со своим ужасным горем. От этого её истукана-мужа больше вреда, чем пользы. Он её ещё как-нибудь заденет по своей грубости. Она с ума может сойти, в окошко выброситься!

Если я оставлю её, перестану её сторожить, она ему откроется во всём. И как за него поручиться? Вдруг он, невзирая на будущее наследство, поднимет грязный скандал. Да она способна — господи боже! — во всём этому негодяю, аббату Малону, признаться! Он и так под предлогом того, что здесь болен шестилетний ребёнок, не вылезает из их дома, и, разумеется, неспроста. Она в таком отчаянии, в таком страхе перед богом, что уже забыла, что он за человек, — сейчас он для неё только служитель божий».

— Уйди отсюда, — внезапно произнесла г-жа де Реналь, открывая глаза.

— Ах, тысячу раз я отдал бы жизнь мою, чтобы хоть узнать, как тебе можно помочь! — отвечал он. — Никогда я так не любил тебя, ангел мой, или, вернее, только сейчас начинаю я обожать тебя так, как должно. Что будет со мной вдали от тебя, да ещё когда я всё время буду думать, что ты из-за меня несчастна! Но что говорить о моих мучениях! Да, я уеду, уеду, любовь моя. Но ведь стоит мне только тебя покинуть, стоит мне только перестать оберегать тебя, непрестанно стоять меж тобой и твоим мужем, ты ему всё расскажешь — и тогда ты погибла. Ты подумай, ведь он тебя с позором выгонит из дома, и весь Верьер, весь Безансон только и будут болтать, что об этом скандале. Чего только на тебя не наплетут, никогда уж тебе после такого срама не подняться...

— Этого-то я и хочу! — вскричала она, вставая с колен. — Буду страдать, так мне и надо...

— Но ведь такой скандал ужасный и для него несчастье.

— Нет, это мой позор, я всё на себя приму: пусть меня втопчут в грязь, — может быть, это спасёт моего сына. Вот этому-то сраму подвергнуться, погубить себя в глазах всех, — может быть, это и есть такая казнь публичная! Сколько я могу рассудить моим слабым рассудком, разве это не самая величайшая жертва, какую я могла бы принести богу?.. Может быть, он смилостивится, примет моё уничижение и оставит мне моего сына. Укажи мне какую-нибудь другую жертву, ещё более мучительную, — я готова на всё.

— Дай мне наказать себя. Я ведь тоже виноват, тоже! Хочешь, я сделаюсь затворником-траппистом {62} {62} Трапписты — монашеский орден, основанный в XVII в. в монастыре Ла-Трапп. Устав этого ордена требовал полного самоотречения и был одним из самых суровых. . Эта суровая жизнь может умилостивить твоего бога... О господи! Как это ужасно, что я не могу взять на себя болезнь Станислава...

— Ах! Ты-то любишь его! — вскричала г-жа де Реналь, бросаясь ему в объятия.

Но в тот же миг она с ужасом оттолкнула его.

— Я верю тебе, верю! — простонала она, снова падая на колени. — Ты мой единственный друг! Ах, почему не ты отец Станислава! Тогда бы это не был такой ужасный грех — любить тебя больше, чем твоего сына.

— Позволь мне остаться с тобой, и с этой минуты я буду любить тебя только как брат. Это по крайней мере хоть разумное искупление, — оно может смягчить гнев господень.

— А я? — вскричала она, вскакивая, и, схватив голову Жюльена обеими руками, отодвинула её от себя и заглянула ему в глаза. — А я? Я могу любить тебя, как брата? В моей ли власти любить тебя, как брата?

Жюльен залился слезами.