Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга вторая

Ройская нагнулась к шоферу и сказала:

— Поезжай, Людвик, по Отвоцкому шоссе, может быть, там посвободнее.

Действительно, на Отвоцком шоссе было свободнее, и маленький синий автомобиль рванулся вперед. Со стороны Любельского шоссе начали доноситься первые взрывы, становилось все светлее. День вставал, воздавая хвалу солнцу.

Через час они уже были в Пустых Лонках. Ройская принялась хлопотать по хозяйству. Спыхала даже не вошел в дом, а сразу отправился в парк.

Старые, высокие деревья стояли в самом расцвете сил и великолепия под голубым утренним небом. Огромные клены осеняли зелеными чепцами низкую черемуху и калину, которые были усеяны черными и коралловыми ягодами. Покой царил между уходящими ввысь стволами, осенние цветы на клумбах пахли поздним, не медовым уже ароматом. И все пережитое показалось ему сном.

Только временами доносился низкий, зловещий рык и слышно было издалека, как где-то на кого-то или на что-то падают бомбы. А здесь царила тишина и легко колыхались зеленые листья.

В этой прогулке по густому, уже не совсем зеленому парку его неотвязно сопровождал все тот же и не медовый и не цветочный запах. И только потом он сообразил, что это же самый старый из запахов, которые он помнит: аромат детства — запах земли.

Видимо, где-то за парком пахали — люди Ройской трудились так же невозмутимо, как она сама, — и запах свежей, влажной земли, казалось, узкими струйками просачивался между величественными стволами кленов и ясеней.

Спыхала остановился и с минуту втягивал ноздрями этот запах. Вспомнилась родная хата, и дед, и отец — воспоминания, которые он всегда отгонял. И теперь вот тоже отмахнулся. Он пошел к дому. Здесь последние фиолетовые астры, уже тронутые ржавчиной, толкались на большой клумбе, как озорные дети.

В этот момент из деревянного причудливого дома с двумя башенками по бокам вышла Ройская. В руках у нее был огромный сноп осенних цветов, которые, видимо, кто-то только что принес ей. Она спокойно улыбнулась Спыхале.

— Я на могилу Юзека. Идемте вместе.

Спыхала молча пошел за нею. Дорожка, ведущая к храму Сивиллы, была довольно узкой, так что ему пришлось шагать следом за Ройской. Невольно его поразила ее упругая, спокойная походка и то, что Ройская успела сменить свой дорожный костюм на летнее, светлое платье.

«Сколько же ей, черт возьми, лет? — Задав себе этот вопрос, он начал довольно сложным образом высчитывать: — Со времени нашего разговора в Одессе прошло лет этак… боже милостивый, уже двадцать пять лет! Четверть века! Как много с тех пор изменилось — а она все такая же…»

Видимо, и Ройская думала о том же. Нажав на сердцевину выкованного из железа подсолнечника, она вошла в беседку, возложила охапку фиолетовых и желтых цветов на красный мрамор надгробия, а потом, опустившись на полукруглую скамью, прилегающую к стенам беседки, произнесла:

— Помните наш разговор в Одессе?

Разговоров в Одессе было много, но Спыхала сразу понял, что речь идет о разговоре в июле 1914 года. Ведь и он сам думал именно о нем.

— Помню, — сказал он, садясь по другую сторону плиты. — Как раз о нем я только что вспоминал.

— Как странно бывает в жизни, — с заминкой сказала Ройская. — Иногда забываешь о важных вещах… а ведь этот разговор не был таким уж важным… вовсе не был важным…

И она задумалась.

— Мы говорили о будущем Юзека, — сказал Спыхала.

— Тоже ведь тревожились… — вздохнула мать.

— Тревожиться мы начали очень рано, но что мы могли предвидеть? Мы обретались в том мире, который существовал до нас, абсолютно не подготовленные к тому, что должно было наступить…

— Человек никогда не бывает подготовлен. А разве подготовились мы к тому, что творится сейчас?

Спыхала не ответил, прислушиваясь. Откуда-то издалека донеслось несколько глухих взрывов.

— Это страшно, — сказала Ройская.

Она наклонилась над плитой и поправила цветы, так чтобы они не закрывали высеченной на мраморе даты: 1898–1918.

— Иногда я думаю, — вновь обратилась она к Спыхале: — может, это и лучше… что Юзек пережил все это уже тогда, четверть века назад. Краткая жизнь и мгновенная славная смерть — пал на поле боя. Во всяком случае, то время принесло нам больше славы, чем это…

Спыхала не выносил таких вот умственных спекуляций, Как бы оно там было, если бы могло быть иначе… А иначе оно не могло быть. Вот и сегодня не могло быть иначе. И оставалось признать с горечью:

— Что ж, мы это заслужили.

Ройская внимательно взглянула на него. Вся безмятежность исчезла с ее лица, а в глазах забились страх, упрек и растерянность.

— Вот и вы… — начала она и осеклась. Губы ее дрожали.

Но это длилось только мгновение. Тут же она овладела собой и перевела взгляд на плиту. Теперь Спыхала видел ее красивый профиль с коротким, чуть вздернутым носом и пушистые седые волосы. Неожиданно в нем возникло то же неприязненное чувство, что и тогда, в Одессе, — ненависть к этой женщине за ее красоту, породу, за ее вызывающую барственность.

— Если бы Юзек был жив, он тоже приложил бы руку к тому, что происходит сегодня, — сказал он, желая досадить ей.

Но она не уловила этой злости, не отвела взгляда от надписи на могильном мраморе и даже мягко улыбнулась.

— Именно об этом я и говорю, — сказала она. — Может быть, это и лучше, что он уже изведал свое — боль поражения и славу…

Эти слова еще больше задели Спыхалу.

— Если правду говорить, — начал он внешне спокойно и не глядя на Ройскую, — то какая же это слава… Он ведь тогда начал то, что мы сейчас продолжаем.

— Как это понять? — насторожилась Ройская.

— Оно, конечно, выглядело все это очень красиво, — продолжал Спыхала, и голос его уже не был таким спокойным. — Я же сам принимал в этом участие, и знаю. Да, красиво: уланы, флажки, пики… Все это, между прочим, очень живо описал некий Болеславский, живущий в Америке… Изволили читать?

— Нет, нет, — настороженно покачала головой Ройская, вся в ожидании того главного, что сейчас должен был высказать Казимеж.

— А было это, по сути дела, безумие. Там — под Гниванью, под Тывровом, под Каневом. Как мухи гибли. А за что?

— Как это за что? За Польшу.

Спыхала с горечью засмеялся.

— За Польшу… За какую Польшу-то? Украины нашим панам помещикам захотелось. Да это и понятно. Ведь таких доходов, какие приносили подольские и украинские владения, ни одна земля в центральной Польше не давала и дать не могла. Тяжело было лишаться наших колоний… Другие их за морями искали. А тут под рукой — земля, млеком и медом текущая…

Ройская вздрогнула.

— Так что же, Юзек, по-вашему, за это погиб?

— А вы разве забыли свои Молинцы? — с иронией спросил Спыхала.

— Ох, Казимеж, дорогой! — простодушно воскликнула Ройская и закрыла лицо руками. — Это неправда…