Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга вторая

— Если бы она захотела… — и Януш вдруг смешался.

— Ведь и я тоже мучаюсь.

— Не говори, и так вижу. Только мне кажется, что это не очень-то поможет.

— Я мучился и тогда, когда была жива Зося.

— Я знал об этом.

— И ничего мне не сказал…

— Тогда, в филармонии, когда Эльжбета пела «Шехерезаду», помню, как вы спустились в гардероб, а мы шли на раут к Ремеям.

— Ну и что?

— Как-то вы нехорошо выглядели. Я еще подумал: бедная Зося.

— О!

— Не сердись, я просто так подумал…

— Гелены с тобой не было.

— Гелена слушала эти песни… по радио. Хотя тогда уже не слушала. Не хотела слушать.

— Как все скверно складывается. Но знаешь, ведь я не одинок, я мог бы даже жениться. Только она не хочет.

— А, знаю. Мне говорили в Варшаве. Не то Оля, не то Марыся. Она, кажется, племянница Янека Вевюрского?

— Племянница его жены.

— Знаю, знаю. Та, что из Парижа. И она любит тебя?

— Я ее не спрашивал.

— А что с Вевюрским?

— Сидит! Получил восемь лет. Сидит во Вронках.

— Ах, да, мне об этом говорили, еще когда ты был в Испании. Но меня это не интересует.

— Тебя не интересуют дела твоих приятелей?

— Да, не интересуют. В этом смысле…

— Один только Алек уговаривает меня жениться.

— Алек бунтарь.

— Он слишком слаб, чтобы бунтовать. Но как они его ужасно воспитывают! Особенно Марыся и этот старый поверенный. Воспитывают так, будто он Зигмунд Красинский…

— Ну что ж, он наследник огромного состояния.

— Ты же прекрасно знаешь, что теперь значат состояния. Notre siècle instable… {32} 32 В наш неустойчивый век… (франц.)

— Так вот, возвращаясь к Ариадне. Чего ты от нее хочешь?

— Если говорить откровенно, так это она от меня хочет…

Неожиданно разговор их прервал какой-то молодой человек, дурно изъяснявшийся по-французски. Оказалось, что это журналист из «Corriere délia Sera», который, узнав о том, что Эдгар в Риме, собрался взять интервью у известного композитора. Нечаянно журналист проговорился, что интервью это поручило ему взять польское посольство. Он проявил полнейшее невежество в области, касающейся произведений «прославленного композитора» и музыкальных связей между двумя странами, он не знал даже о существовании сестры Эдгара, известной на обоих полушариях Элизабет Шиллер, хотя она бывала и в Риме и не раз пела в «Ла Скала». Януш с досадой и удивлением заметил, что бесцеремонное обращение журналиста польстило Эдгару. Он угощал молодого человека сигаретами и десертом и был с этим субъектом куда любезнее, нежели тот с ним. Журналист задал несколько пошлейших вопросов, записал в блокнот ответы, а когда Эдгар принялся несколько подробнее излагать особенности польской музыкальной педагогики, быстро прервал его. Януш удивленно вскинул брови. Но развязный малый уже улетучился — так же мгновенно, как и появился.

Эдгар заметно помрачнел.

— Ты знаешь, врачи советуют мне лежать после обеда, — сказал он.

— Что, нехорошо себя чувствуешь?

— Да. И после полудня обычно поднимается температура. Но я люблю эту сьесту.

— Тогда ступай к себе, — сказал Януш как-то вдруг очень тепло, своим глубоким голосом. — Вечером я зайду.

Номер у Эдгара был маленький, но все-таки там сумели поставить диванчик — в ногах кровати. Шофер ведь тоже человек; мыться ему необязательно, зато диван всегда может понадобиться — чтобы не пачкать постель. Эдгар лег на этот диван головой в сторону террасы, откуда доносился запах свежей южной земли, и распечатал Олино письмо.

Дорогой Эдгар!

Вы сейчас осматриваете разные достопримечательности Рима, а если не осматриваете, то хоти бы дышите атмосферой этого города. И, конечно, Вам нет никакого дела до того, что поделывает какая-то дальняя знакомая (не правда ли, какое хорошее определение — «дальняя знакомая»; вроде «дальней родственницы» — это Керубин всегда так говорит) где-то там, на севере, холодной и дождливой весной. Вы же знаете, как в такое время выглядит Варшава. И разве Вас может интересовать моя жизнь? Понемножку седею. Франек — тот уже давно поседел. Только дети мои не седые, а все такие же удивительно молодые и такие милые. Антек, пожалуй, самый интересный из них, но он очень холодный; Анджей временами ну просто писаный красавец, точно с картины итальянских художников. Так мне, во всяком случае, кажется. Вы сейчас разглядываете эти картины, так что могли бы сказать, ошибаюсь ли я…

Эдгар подумал о голом детине, убивающем святого Матфея, но дальнейшие строчки письма заставили его удержаться от сравнений.

Анджей так же красив, как Валерек, и так же на него похож, с той лишь разницей, что в лице его чувствуется напряжение мысли, отражается какая-то внутренняя жизнь. Его страшно донимают эти экзамены на аттестат зрелости, а потом ему еще предстоит поступать на архитектурный — снова экзамены. И все же есть в нем какая-то жизнь, которой я не вижу у Антося. Тот долбит свою медицину…

И мне даже странно,

— читал он дальше, пропустив несколько строк, потому что действительно думал сейчас о встрече с Янушем и Ариадной, а не о детях Оли,

— что через меня, такую непохожую на мамину родню, передалось мальчикам это сходство с Валереком. Анджей улыбается точно так, как он, и зубы у него точно такие. Вы же их давно не видали. Последний раз Вы пришли к нам очень поздно, в таком подавленном настроении, и мы разговаривали об этом несчастье. Я не смела тогда позвать детей, хотя мальчики были в соседней комнате. Мне приятно было, что Вы в столь тяжелую минуту пришли к нам, и вместе с тем грустно, что у Вас действительно никого нет на свете. Правда, у Вас есть родители, сестра, преданные друзья, ученики. Но только потом я поняла, что это еще ничего не значит. Можно иметь добродетельного мужа, чудесных детей, быть уже старой женщиной и все же порой чувствовать себя такой одинокой! Не сердитесь, что я Вам это говорю, ведь Вы так далеко и наверняка грустите. Сегодня я посмотрела в газете, какая температура во всех столицах мира. В Риме +12, ведь это же настоящий холод. Значит, у вас грусть и ненастье…

Хотела бы еще рассказать о Геленке. Она совсем не такая, как мальчики, совсем из другого теста. Но об этом в другой раз. Сейчас уж нет больше времени.

В Риме ноты порхают в воздухе ласточками. Может быть, поймаете несколько и создадите что-нибудь из них? Я была бы так рада.

Опять встретила Марысю Билинскую. Вас это не интересует?

Эдгар закинул руку с письмом назади увидел за окном картину сада, только какую-то искривленную, точно отраженную в зеркале. Шел косой дождь, и воздух от этого серого дождя казался абсолютно голубым. И над всем высились темно-синие кипарисы. Эдгар вздохнул.

Зазвонил телефон.

В трубке послышался незнакомый голос, говорящий по-французски.