Мигель Астуриас - Зеленый папа

Пио Аделаидо спал до самого вечера. Боби вторично пришел за ним, поднялся наверх и разбудил. Сильным ударом в дверь. Разбудил, говоря, что вся ватага ждет его на улице около отеля и что все хотят познакомиться с ним и рассказать о своей победе в Серро. Враги были начисто выбиты из укреплений и бежали врассыпную. Хуарес Трепач сражался как лев. Ему камнем расквасили ухо. Он оглох и обливался кровью. Если бы его атаковали в лоб, может, и сдал бы позицию. Но он стоял насмерть у своего окопа и держался один, пока не подошло подкрепление. Лемус Негр тоже вел себя молодцом. «А ты, Боби?» — собрался было спросить Пио Аделаидо, когда они спускались на улицу, где их ждали ребята. Но Боби, пока Пио Аделаидо протирал заспанные глаза, успел сообщить ему, что в этих местных войнах гринго участия не принимают; он, Боби, следит за боем издалека, приставив к глазам кулаки — полевой бинокль. Вот завтра ему тоже надо вступить в сражение, потому что завтра вечером, после уроков, обязательно будет война с Японией.

— А он умеет играть в бейсбол? — спросил у Боби Торрес Гнояк.

— Спроси его сам…

— И то правда, дурак я; ведь он же говорит поиспански. Ты играешь в бейс?

— Нет, но Боби меня научит, — ответил Пио Аделаидо.

— Ребя… — предложил Флювио Лима, — давайте покажем ему. Хотя бы завтра, вместо войны с Японией.

— Не трепи зря… Скажи, что струсил, от страха вон поджилки трясутся. Мужчина называется.

— Но ведь он же не может участвовать в войне. Разве это хорошо: приехать сюда с того берега, чтоб тебе глаз выбили? Скоты вы.

— Скотт был храбрый человек.

— А знаете, мне нравится мысль устроить завтра матч в честь друга, выпалил Боби.

— Еще один трус нашелся, завтра-то небось самому воевать надо! Знаешь, Боби, гринго тоже должны когданибудь под пулями постоять. Или ты думаешь, они так и будут всю жизнь в бейсбол играть?

— Заткнись, boy!

— Сам заткнись, хитрый гринго! — крикнул Галисия Перышко. — В зубы дать хочешь! Попробуй тронь!

— …!

— Сам ты…

— Потише, Перышко, — вмешался Хуарес Трепач, у нас тут гость… Его нужно резинкой угостить…

Сказав это, Хуарес раздал всем по жевательной резинке, но на долю Пио Аделаидо пришлась какая-то сладкая мыльная пастилка, которая вдруг стала заполнять весь рот. Сначала он никому ничего не говорил, может, это только так кажется, но, почувствовав, как вязкая масса разрослась за одной щекой, потом за другой, — языка не повернуть! — он побледнел, вспотел от страха и со слезами на глазах стал под смех остальных хватать ртом воздух, задыхаясь.

Мальчишки повернулись к Лусеро-младшему спиной, пока он отдирал от зубов разбухшую сладкую массу, прилипавшую к рукам. Боби и Флювио Лима помогали ему, как могли. Смешиваясь со слюной, масса все больше разбухала и пенилась, облепляя пальцы, подобно тянучке-копалу. Пока Пио Аделаидо разделывался с бесконечным липким клубком, ребята объяснили ему, что это — испытание, которому подвергается новичок: надо узнать, достоин ли он быть членом их команды.

— Кто выплюнет и не задохнется — наш, а кто сдрейфит, тому конец…говорили одни, а другие выражали удовлетворение его мужеством и, плюнув себе на ладонь, протягивали ему руки с грязными от слюны разводами.

— Ничего, так полагается, — разъяснил Боби. Слюна — это белая кровь. Жених с невестой целуются губами, а друзья целуются слюнявыми руками.

— А теперь, — сказал Галисия Перышко, — он должен рассказать про такое, чего никто на свете не слышал.

— Такое, что ты сам слышал или видел… — подсказал Боби.

— Не знаю, подойдет ли мой рассказ… Вот когда вороны всей стаей ловят рыбу, кажется, будто из моря высовывается черная голова какого-то великана. Отрубленная голова великана, которая качается на волнах вверх-вниз, вверх-вниз…

Все оторопело молчали. Наконец Торрес Гнояк отважился заметить:

— Небось на самом дне моря рубят головы великанам.

— Ладно, ребята, этот парень — свой, давайте подыщем ему кличку!

— Раз его зовут Пио, Пио… Петушок! — предложил Трепач.

— Fine! [98] 98. Чудесно! (англ.).

— Катись ты со своим «файном», Боби! — обрезал его Перышко. — «Петушок» — ерунда. «Голован» ему больше подходит; глядите, какой у него котел на плечах!

— Урра!.. Урра!.. Голован!.. Урра!.. Урра! Голован! — заорали и запрыгали мальчишки. — Болван Голован! Болван Голован!

— Я крещу тебя, болван, называйся Голован! — изрек Галисия Перышко, самый бойкий из них, хлопая Пио Аделаидо по голове; другие тоже набросились на него с кулаками, стараясь принять участие в «крещении».

Пио Аделаидо отбивался, как мог. Было уже пора возвращаться в отель. Они шли по площади СантаКатарина. Если не пуститься со всех ног, можно опоз- дать. Ему нужно идти с папой. Восемь вечера. Парадный костюм. Выход. Они направились к дантисту, родственнику Макарио Айук Гайтана. Над входной дверью выпуклые буквы из темной бронзы на золотом фоне слагались в имя: «Д-р Сильвано Лариос»,

За порогом резиденции доктора Лариоса все выглядело иначе, — каким-то волшебством гости переносились прямо в Нью-Йорк. Рассеянный свет вяло отражался голыми поверхностями стен, потолков, полов, мебели, как убитый теннисный мяч, еле-еле отскакивающий от земли. В этом свете все казались вялыми. Гости, прислуга, музыканты, чередовавшие вальсы и гавайские напевы.

Пио Аделаидо окружили мальчишки и потащили в сад. На юном Лусеро был новый костюм, пахнувший стеарином; волосы на голове затвердели — столько бриолина вылил на них отец. Впервые в жизни на шее Пио — галстук, на руке — часы.

— Пойдите-ка сюда, сеньор Лусеро, — сказал доктор Лариос, — мне надо поговорить с вами об одном деликатном деле.

Лино взял сигарету, предложенную доктором, и сел на один из стульев в вестибюле перед врачебным кабинетом, куда его привел хозяин дома, приложив палец к губам в знак молчания.

— Посидите здесь, сеньор Лусеро, и почитайте это письмо. Я тотчас вернусь.

Лино развернул бумагу, которую передал ему с конвертом доктор Лариос, и, прочтя ее, остолбенел, замер, не зная, что делать и говорить. Попробовал взглянуть на письмо еще раз, но отвел глаза, — довольно.

Макарио Айук Гайтан просил его голосовать на выборах президента Компании за одну особу, чье имя, — если Лусеро и его братья согласны, — доктор Лариос уполномочен сообщить им по джентльменском усоглашению; эта особа возглавляет и поддерживает акционеров «Фрутамьель компани».

Вернулся Лариос, неся два стакана виски с содовой, и предложил выпить, молчаливо и многозначительно чокнувшись с гостем. Издали слышалась музыка и взрывы веселого смеха. Отхлебнув с наслаждением виски и причмокнув от удовольствия, доктор спросил, что думает Лусеро о письме Мака.