Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля

Тем временем сама инфанта, получив от своего благодетеля выговор за дурное поведение, клятвенно обещала вести себя в будущем более осмотрительно и с большим прилежанием принялась за учение, чему споспешествовал швейцарец, который терял власть над своим сердцем по мере того, как она извлекала пользу из его наставлений. Иными словами, она одержала победу над своим учителем, а тот, уступая наущениям плоти, при первом удобном случае объяснился в любви, которой придавали вес его достоинства; и так как намерения у него были честные, она не отвергла его предложения жениться на ней тайком. Придя к такому соглашению, они бежали и, сочетавшись узами брака во Флите, отпраздновали свадьбу в отдельном помещении в гостинице «Семь солнечных часов», откуда супруг отправил на следующее утро письмо нашему герою, испрашивая прощения за совершенный потаенно поступок, который, судя по торжественному его уверению, был вызван отнюдь не отсутствием уважения к господину, которого он будет почитать вплоть до последнего своего вздоха, но исключительно неумолимыми чарами молодой леди, с коей в настоящее время имеет счастье быть связанным шелковыми узами супружества.

Сначала Перигрин был возмущен дерзостью своего лакея, но, поразмыслив, примирился с событием, которое избавило его от обузы; ибо к тому времени с этою шалостью было уже покончено и ему начала надоедать его покупка. Он вспомнил о былой преданности швейцарца, проявившейся за время его долгой службы, о его привязанности, и, подумав, что было бы жестоко обречь человека на бедность и страдания за одно-единственное ничтожное прегрешение, решил простить его и дать ему возможность обеспечить семью, ответственность за которую он взял на себя.

Под влиянием таких рассуждений Перигрин послал милостивый ответ ослущнику, выражая желание видеть его, как только страсть позволит ему вырваться часа на два из объятий супруги; а Хаджи, повинуясь этому посланию, немедленно явился к своему хозяину, пред которым предстал, обнаруживая глубокое раскаяние. Перигрин, едва удерживаясь от смеха, вызванного его огорченной физиономией, сурово упрекнул его за непочтительность и неблагодарность, побудившую взять тайком то, что он мог получить, испросив разрешение. Виновный заявил ему, что после гнева божьего он боится больше всех других зол навлечь на себя неудовольствие своего господина, но любовь до такой степени затуманила ему голову, что он забыл обо всем, кроме удовлетворения своего желания; он признался, что был бы не в силах соблюсти верность и преданность родному отцу, если бы тот препятствовал его страсти. Затем он воззвал к доброму сердцу своего хозяина, прося отпустить вину и намекая на некоторые поступки нашего героя, свидетельствовавшие о сокрушительной силе любви. Одним словом, он своею защитительною речью вызвал улыбку у оскорбленного судьи, который не только простил ему прегрешение, но и обещал устроить его так, чтобы он мог обеспечить свое существование.

Швейцарец был столь растроган этим великодушием, что упал на колени и поцеловал ему руку, с жаром клянясь стать достойным такой доброты и снисходительности. У него был план, по его словам, открыть кофейню или таверну в какой-нибудь приличной части города, и он надеялся на посещение многочисленных знакомых, которые у него были среди слуг высшего ранга и почтенных торговцев, и не сомневался в том, что жена его послужит украшением буфетной и будет заботливо вести его дела. Перигрин одобрил этот проект, для исполнения которого подарил ему и его жене пятьсот фунтов, а также обещал устраивать с друзьями еженедельные собрания в целях преуспеяния и процветания кофейни.

Хаджи был столь упоен своим счастьем, что подбежал к Пайпсу, находившемуся тут же в комнате, горячо его обнял, затем заверил господина в своей преданности и, поспешив домой, к жене, чтобы поведать ей об удаче, всю дорогу приплясывал и разговаривал сам с собой.

Когда со всем этим было покончено и наш герой на время избавился от увлечения женщинами, он вернулся к прежнему своему разгульному образу жизни в компании городских щеголей и без устали подвизался среди проституток, буянов, шулеров, констеблей и мировых судей.

В разгар таких развлечений его посетил однажды утром старый его дорожный спутник Пелит, чей вид вызвал у него удивление и беспокойство. Хотя погода стояла суровая, на нем был тот самый тонкий летний костюм, в каком он разгуливал по Парижу и который был теперь не только поношен, но кое-где даже заплатан; его чулки, благодаря неоднократной процедуре, известной у людей бережливых под названием «подвертывания», свисали на лодыжки, как мешки для пудингов; рубашка его, шафранового цвета, была только что выстирана и просвечивала сквозь многочисленные прорехи в штанах; свои собственные волосы он заменил прокопченным париком с бантом, и этого парика никакой мукой уже нельзя было побелить; глаза у него ввалились, физиономия странно вытянулась, и, казалось, он постарел на двадцать лет с той поры, как расстался с нашим героем в Роттердаме.

Несмотря на эти явные признаки упадка, он, приветствуя Перигрина, притворялся довольным и благодушным, делал жалкие попытки казаться веселым и безмятежным, выразил свою радость по случаю свидания с ним в Англии, принес извинение, что так долго не являлся, чтобы засвидетельствовать свое почтение, и сослался на то, что после возвращения в Англию работал на особ знатных и понимающих толк в искусстве, которые требовали от него скорейшего окончания кое-каких картин.

Перигрин принял его с тем сочувствием и учтивостью, какие были свойственны его натуре, осведомился о здоровье миссис Пелит и семейства и спросил, здесь ли его друг доктор. По-видимому, живописец снова стал относиться неприязненно к этому джентльмену, о котором заговорил с презрением.

— Доктор, — сказал он, — так затуманен тщеславием и самомнением, что достоинства его не выступают рельефно. Они сливаются с фоном. Картина лишена колорита, дорогой мой сэр. Это все равно что рисовать луну за тучей; не видно было бы ничего, кроме густой массы облаков с крохотным светлым пятнышком в центре, которое служило бы только для того, чтобы, так сказать, сделать тьму видимой. Вы меня понимаете! Послушайся он моего совета, быть может это пошло бы ему на пользу; но он слепо верит в свои суждения. Да будет вам известно, мистер Пикль, что по возвращении нашем в Англию я посоветовал ему сочинить маленькую изящную и остроумную оду на мою Клеопатру. Бог мне судья, я думал, что она сослужит службу и поможет ему завоевать известность; ибо, как вы знаете, сэр Ричард говорит: