Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля

Мистер Гемэлиел никогда не бывал так смущен, как при этой встрече. Его собственный нрав не допустил бы его до такого поступка, который мог вызвать хоть малейшее волнение или помешать его вечернему увеселению; но в такой мере был он запугай своей женой, что не смел потакать миролюбивым своим наклонностям, и, как я уже сказал, он относился к сыну безучастно. Терзаемый, таким образом, противоречивыми побуждениями, когда Пери был ему представлен, он сидел молчаливый и сосредоточенный, словно не слышал или не хотел слышать его приветствия; а когда юноша, трогательно просивший объяснить, чем вызвал он его неудовольствие, заставил его высказаться, он отвечал с раздражением:

— Послушай, дитя мое, чего ты от меня хочешь? Твоя мать тебя терпеть не может.

— Если моя мать так жестока… я не хочу называть это чудовищным, — сказал Перигрин, и слезы негодования брызнули у него из глаз, — если она так жестока, что гонит меня и лишает своей любви без всякой к тому причины, то, надеюсь, вы не будете в такой мере несправедливым, чтобы разделить ее ужасное предубеждение.

Прежде чем мистер Пикль успел ответить на этот упрек, к которому он был вовсе неподготовлен, коммодор вмешался и поддержал протест своего любимца, заявив мистеру Гемэлиелу, что ему стыдно видеть мужчину, пришпиленного столь жалким образом к юбке жены.

— Что касается до меня, — сказал он, повышая голос и принимая важную и повелительную осанку, — то, прежде чем я допущу, чтобы мною при всякой погоде управляла женщина, я подниму такой ураган над ее головой, что…

Тут его прервал мистер Хэтчуей, вытянув шею по направлению к двери, в позе человека прислушивающегося, и воскликнул:

— Эй! А вот и ваша супруга собирается нанести нам визит!

Выражение лица Траньона изменилось в одну секунду. Страх и смущение отразились на его физиономии; голос его, звучавший оглушительно, понизился до шепота: «Я уверен, что вы ошибаетесь, Джек», — и в крайнем замешательстве он вытер пот, выступивший у него на лбу при этой ложной тревоге. Лейтенант, наказав его, таким образом, за произнесенную им хвастливую речь, сказал с лукавой усмешкой, что был введен в заблуждение скрипом наружной двери, который он принял за голос миссис Траньон, и попросил его продолжать свои увещания, обращенные к мистеру Пиклю. Нельзя отрицать, что такая заносчивость была не к лицу Траньону, который так же подчинялся власти своей жены, как и тот, чью слабость он осмелился осуждать; разница была лишь в темпераментах — покорность Траньона напоминала покорность медведя, прерываемую припадками раздражительности и бешенства, тогда как Пикль нес ярмо, как бык, не выражая досады. Не чудо, стало быть, что эта лень, эта медлительность, эта вялость сделали Гемэлиела неспособным противостоять доводам и назойливости его друзей, которым он в конце концов уступил. Он согласился со справедливостью их замечаний и, взяв сына за обе руки, обещал не отказывать ему впредь в своей любви и отцовском покровительстве.

Но это похвальное решение оказалось непрочным. Миссис Пикль, все еще не доверяя его стойкости и ревнуя к знакомству с коммодором, неизменно расспрашивала его каждый вечер о разговорах, какие велись в клубе, и приноравливала свои наставления к получаемым ею сведениям. Итак, не успел он спокойно лечь в постель — эту академию, в которой все достойные жены читают свои лекции, — как начался допрос, и она моментально заметила что-то уклончивое и двусмысленное в ответах своего супруга. Возбужденная этим открытием, она использовала свое влияние и сноровку с таким успехом, что он открыл все подробности встречи и, выдержав весьма суровую головомойку за свое простодушие и неразумие, унизился до такой степени, что обещал взять назад на следующий же день уступки, им сделанные, и навеки отречься от недостойного объекта ее отвращения. Это обещание было выполнено в письме коммодору, которое она сама продиктовала в таких выражениях:

«Сэр, так как вчера вечером было оказано давление на мой добродушный нрав, то меня убедили не лишать поддержки и обещать неведомо что этому порочному юноше, чьим родителем я имею несчастье быть; прошу вас заметить, что я отказываюсь от всякой поддержки и обещаний и отныне никогда не буду считать своим другом того, кто в данном случае будет ходатайствовать перед вашим, сэр, и т. д.

Безгранично было бешенство, которое овладело Траньоном после этого нелепого отречения. Он разорвал письмо своими деснами, ибо зубов у него вовсе не было, плевался с яростными гримасами в знак того презрения, какое он питает к автору, которого он не только посылал к черту, как вшивого, шелудивого, гнусного, подлого, трусливого, неотесанного дурня, но и решил вызвать на поединок огнем и мечом; однако он отказался от этой крайней меры и был умиротворен вмешательством и советом лейтенанта и мистера Джолтера, которые объяснили, что письмо является результатом немощи бедного парня, вследствие чего он заслуживает скорее жалости, чем злобы, и обратили его негодование на жену, которую Траньон и поносил соответствующим образом. Да и сам Перигрин не мог отнестись терпимо к этой оскорбительной декларации, о природе коей он узнал от Хэтчуея, после чего, возмущенный и пораженный, удалился немедленно в свою комнату и в порыве гнева сочинил следующее послание, которое было немедленно препровождено его матери:

«Сударыня, если бы природа сделала меня страшилищем с виду и наделила душой, столь же порочной, сколь омерзительно было бы мое тело, я пользовался бы, по-видимому, особыми знаками вашей любви и одобрения, ибо вы преследовали меня с таким противоестественным отвращением, не имея к тому никаких видимых оснований, кроме того, что я так резко отличаюсь и по внешности и по нраву от этого уродливого мальчишки, который является предметом вашей нежности и забот. Если только при таких условиях я могу добиться вашей милости, молю бога, чтобы вы, сударыня, никогда не перестали ненавидеть вашего глубоко оскорбленного сына

Это письмо, которое нельзя оправдать ничем, кроме вспыльчивости и неопытности, произвело на его мать впечатление, какое легко можно предугадать. Она была разгневана до бешенства, хотя в то же время рассматривала письмо как результат исключительной злобы миссис Траньон и растолковала его своему супругу как оскорбление, на которое честь обязывает его ответить разрывом всяких сношений с коммодором и его семейством. Это была горькая пилюля для Гемэлиела, который за долгие годы до такой степени привык к обществу Траньона, что отказаться внезапно от посещения клуба было для него не легче, чем расстаться с рукой или ногой. Посему он осмелился заявить о невозможности для него последовать ее совету и просил, чтобы ему хотя бы разрешили порвать сношения постепенно, уверяя, что он приложит старания удовлетворить ее желание.