Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 4

За сценой послышались мелодическія трели, выходившія изъ маленькой живописной хижинки, покрытой цвѣтами.

— Филомела! Филомела! кричитъ старуха,

Филомела выходитъ. Дружныя рукоплесканія встрѣчаютъ ее въ залѣ. Это опять мистриссъ Родонъ Кроли, напудренная и въ мушкахъ, какъ очаровательнѣйшая маркиза въ мірѣ.

Она смѣется, поетъ, и выпархивая на авансцену со всею невинностью театральной юности, восхитительно раскланивается передъ публикой. Мать спрашиваетъ.

— Отчего ты, дитя мое, все смѣешься и поешь?

Филомела поетъ:

«Роза на моемъ балконѣ всю зиму безъ листьевъ стояла, утренній воздухъ вдыхая, и тоскливо дожидаясь весны. Отчего же теперь цвѣтетъ моя роза, и благовонный запахъ исходитъ изъ ея устъ? Оттого, мама, что весеннее солнце восходитъ, и птички громко поютъ, порхая по небесной лазури.

«Соловей молчалъ между обнаженными кустами, и уныло прислушивался къ завываніямъ зимняго вѣтра, но громко соловьиная трель раздается теперь по зеленой рощѣ, и слышенъ его голосъ въ тиши ночной. Отчего же вдругъ такъ весело запѣлъ голосистый соловей? Оттого, милая мама, что взошло весеннее солнце, и листья зазеленѣли на деревьяхъ.

«Всему своя очередь, мама: птицамъ пѣть, розамъ цвѣсти и отцвѣтать, солнцу всходить к заходить. Лучь весенняго солнца пробудилъ жизнь и веселье въ моемъ сердцѣ: вотъ отчего, милая мама, я засмѣялась и запѣла».

Въ промежуткахъ между стансами этой пѣсни, милая мама съ густыми и длинными усами, едва прикрытыми ея старушечьимъ чепцомъ, обнаруживала казалось самое нѣжное влеченіе къ своей рѣзвой дочкѣ, и не разъ стрмилась прижать ея къ своему материнскому сердцу. Симпатизирующая публика встрѣчала эти ласки съ громкимъ хохотомъ и оглушительными одобреніями. Оркестръ между-тѣмъ выполнялъ симфонію, искусно подражая щебетанію птицъ и соловьиной трели. Удовлетворяя общему желамію восторженной публики, Бекки еще разъ пропѣла свою пѣсню. Рукоплесканія и безконечные букеты посыпались на Соловья. Могучій голосъ лорда Стейна раздавался громче всѣхъ. Бекки-Соловей, подбирая цвѣты, которые онъ бросалъ ей, прижимала ихъ къ своему сердцу, съ видомъ совершеннѣйшей актрисы. Лордъ Стейнъ бѣсновался отъ восторга. Энтузіазмъ его гостей принималъ грандіозные размѣры. Куда дѣвалась прекрасная черноокая Черкешенка, возбудившая къ себѣ такое сочувствіе въ первой шарадѣ? Она была вдвое красивѣе Бекки, но наша героиня совершенно затмила ее своимъ блескомъ. Всѣ голоса были на сторонѣ мистриссъ Родонъ. Стефенсъ, Карадори. Ронци-де-Беньи и другія артистическія имена попеременно были примѣняемы къ ней, и всѣ единодушно согласились, что если бы мистриссъ Кроли была на сценѣ, никто, безъ всякаго сомнѣнія, не сравнялся бы съ нею. Ребекка взобралась въ этотъ вечеръ на самыя верхнія ступени величія и славы: ея голосъ раздавался звонкой трелью надъ бурею рукоплесканій, и былъ столько же высокъ, какъ ея тріумфъ.

Послѣ драматическаго спектакля открылся балъ. Всѣ и каждый толпились вокругъ Бекки, и она служила притягательнымъ пунктомъ во весь этотъ вечеръ. Одинъ знатный вельможа, родственникъ самого милорда Бумбумбума, объявилъ напрямикъ, что Ребекка — олицетворенное совершенство, и онъ безпрестанно вступалъ съ ней въ разговоръ. Всѣ эти почести туманили и кружили голову торжествующей артистки, и передъ ней открылось необозримое поле блистательныхъ успѣховъ въ модномъ свѣтѣ. Лордъ Стейнъ, неразлучный ея невольникъ, слѣдовалъ за ней повсюду, и оставлялъ почти безъ вниманія всѣхъ другихъ гостей. Когда начались танцы, она протанцовала менуэтъ съ мосьё де-Трюффиньи, чиновникомъ французскаго посольства изъ свиты герцога де-ла-Жаботьеръ. Герцогъ помнилъ всѣ артистическія преданія европейскихъ театровъ, и объявилъ положительно, что мадамъ Кроли могла бы назваться достойною ученицею самого геніальнаго Вестриса. Онъ бы и самъ непрочь танцовать съ нею весь вечеръ, если бы не мѣшала подагра и чувство сознанія возвышенности своего поста. Онъ былъ очень радъ, когда ему сказали, что Ребекка — полуфранцуженка по происхожденію.

— Такъ и должно быть, отозвался Monsieur le duc de la Jabotiére, — одна только Фраицуженка можетъ говорить и танцовать съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ.

Затѣмъ вальсировалъ съ нею донъ Педро Клегенспоръ, кузенъ Петерварадима, принадлежавшій къ его свитѣ. Великій грандъ Испаніи и Португаліи, донъ Петерварадинъ, забывая свою дипломатическую сановитость, рѣшился также ангажировать на вальсъ эту очаровательную персону, и принялся вертѣться съ нею вокругъ залы, разсыпая по паркету брильянты изъ кисточекъ своихъ ботфортовъ и гусарскаго ментика. Самъ Папушъ-паша былъ бы очень радъ танцовать съ мистриссъ Бекки, если бы эта забава сообразовалась сколько-нибудь съ обычаями правовѣрныхъ. Группы наилучшихъ джентльменовъ безпрестанно тѣснились вокругъ нея, и апплодировали съ такимъ бурнымъ энтузіазмомъ, какъ-будто Бекки была какая-нибудь Тальйони или Нобле. Всѣ были въ очаровательномъ упоеніи, не исключая, разумѣется, и самой мистриссъ Кроли. Съ горделивымъ презрѣніемъ она проходила мимо леди Стоннигтонъ, и принимала покровительственный видъ въ отношеніи къ леди Гигантъ и ея озадаченной невѣсткѣ. Соперницы ея были побѣждены и уничтожены. Куда дѣвалась теперь бѣдная мистриссъ Уикъуорсъ съ ея длинными волосами и большими черными глазами, производившими такой эффектъ при началѣ этого блистательнаго вечера? Нигдѣ не было ея. Если бы мистриссъ Уикъуорсъ выплакала всѣ свои глаза, и вздумала рвать на себѣ волосы, никто бы вѣроятно не замѣтилъ ея тоски и душевнаго разстройства.

Но величайшій тріумфъ былъ еще впреди, — за ужиномъ. Мистриссъ Бекки удостоилась чести сидѣть среди знаменитѣйшихъ вельможъ, и кушать на золотыхъ приборахъ. Какъ новая Клеопатра среди этого блистательнаго собранія, она могла бы глотать перлы въ бокалахъ шампанскаго, если бы только пожелала, и донъ Петерварадинъ охотно бы пожертвовалъ всѣми своими брильянтами за одинъ ласковый и нѣжный взглядъ изъ ея искрометныхъ глазокъ. Жаботьеръ писалъ о ней своему правительству. Дамы за другими столами, кушавшія на серебрѣ, и наблюдавшія за постояннымъ къ ней вниманіемъ лорда Стейна, клятвенно увѣряля, что милордъ, совершенно потерявшій голову, наносятъ чудовищное оскорбленіе всѣмъ великосвѣтскимъ леди. Если бы сарказмъ могъ производить убійственныя послѣдствія въ буквальномъ смыслѣ этого слова, леди Стоннингтонъ уже давно убила бы Ребекку.

Тріумфы этого рода пугали и тревожили бѣднаго Родона Кроли, и онъ съ прискорбіемъ замѣчалъ, что жена его, всѣми обожаемая, отдаляется отъ него больше и больше. Съ болѣзненнымъ чувствомъ онъ признавался самому себѣ, что Ребекка стоитъ выше его неизмѣримо.