Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 2

— Боже мой, Боже мой! воскликнула она, что-то будетъ теперь съ бѣдной Эмми!

Отецъ забылъ про бѣдную Эзгаи. Она лежала въ своей спальнѣ съ открытыми глазами, и сонъ бѣжалъ далеко отъ ея взолнованной души. Въ родительскомъ домѣ, среди друзей, въ обществѣ матери и отца, она была одна. Многіе ли станутъ безъ разбора говорить о тайнахъ своего сердца? Кто согласится быть откровеннымъ тамъ, гдѣ нельзя разсчитывать на взаимную симпатію, гдѣ даже не могутъ и понять насъ окружающія особы? И такъ, миссъ Амелія Седли жила отшельницей подъ родительскою кровлей, и некому ей было ввѣрить своей задушевной тайны. Не было у ней искренняго друга именно тогда, когда всего болѣе былъ для нея нуженъ искренній другъ. Она не могла разсказывать старушкѣ-матери о своихъ опасеніяхъ и заботахъ; будущія золовки чуждались ее съ каждымъ днемъ больше и больше. И были у ней такія зловѣщія предчувствія, сомнѣнія и опасенія; въ которыхъ она не могла признаться даже самой себѣ; хотя они уже давно томили и терзали ея душу.

Ея сердце продолжало жить вѣрой и надеждой, что Джорджъ Осборнъ еще достоинъ ея, еще вѣренъ своей невѣстѣ, хотя разсудокъ громко убѣждалъ ее въ противномъ. Какъ часто она говорила и писала ему, не получая въ отвѣтъ ни одного разумнаго слова! Его эгоизмъ и равнодушіе становились слишкомъ очевидны, даже для глазъ ослѣпленныхъ любовью. Кому же несчастная страдалица ввѣритъ исторію своей ежедневной пытки и борьбы? Самъ ея герой понималъ ее, можетъ-быть, только вполовину, если не меньше. Она не хотѣла и не смѣла признаться себѣ самой, что человѣкъ, котораго она полюбила, стоитъ гораздо ниже ея, и что она слишкомъ поторопилась вручить ему свое сердце. Миссъ Амелія была слишкомъ скромна, нѣжна, слишкомъ довѣрчива, слова, слишкомъ женщина для того, чтобъ по произволу измѣнять обѣты, разъ навсегда произнесенные ея сердцемъ.

Такъ проходила затворническая жизнь миссъ Амеліи Седли, когда, въ мартѣ мѣсяцѣ, тысяча-восемьсотъ-пятнадцатаго года, Наполеонъ Бонапарте высадился при Каннахъ, и вся Европа забарабанила тревогу, и фонды упали на лондонской биржѣ, и старикъ Джонъ Седли разорился.

Мы не намѣрены идти за почтеннымъ негоціантомъ черезъ всѣ мытарства, которымъ онъ долженъ былъ подвергаться на пути къ окончательному разоренію. Его огласили на королевской биржѣ — онъ не явился; векселя его были предъявлены, и банкрутство сдѣлалось формальнымъ. Движимое и недвижимое имѣніе на Россель-Скверѣ подвергнули аресту и продали съ молотка. Джонъ Седли и его семейство удалились, какъ мы видѣли, приклонить свои головы, гдѣ Богъ послалъ.

Само-собою разумѣется, что несчастный банкрутъ не могъ болѣе держать въ своемъ домѣ слугъ и служанокъ, которыхъ имена появлялись по временамъ на этихъ страницахъ. Всѣ эти достойныя особы были удовлетворены сполна, и Джонъ Седли наградилъ ихъ съ джентльменскою щедростью, которую часто въ его положеніи обнаруживаютъ люди, обремененные только огромными долгами. Имъ было очень жаль покинуть теплыя мѣста; но никто, однакожь, не обнаружилъ отчаянной грусти при разставаньи съ великодушными господами. Горничная Амеліи заплакала немного, йалуя свою барышню въ послѣдній разъ, но скоро успокоилась совершеннѣйшимъ образомъ, когда удалось ей пріискать доброе мѣстечко въ джентльменскомъ кварталѣ англіиской столицы. Чорный Самба, очертя голову, рѣшился завести харчевню, и заведеніе его красуется донынѣ въ одномъ изъ лондонскихъ предмѣстій. Честная старушка, мистриссъ Бленкиншопъ, видѣвшая на Россель-Скверѣ рожденіе Джозефа и Амеліи, и даже присутствовавшая на свадьбѣ Джона Седли и его жены, осталась безъ жалованья при своихъ господахъ, такъ-какъ, съ теченіемъ времени, ей удалось сколотить деньжонокъ на чорный день. Она послѣдовала за несчастными людьми въ ихъ скромное убѣжище, продолжала служить имъ вѣрой и правдой, и ворчала повременамъ на мистриссъ Седли.

Безпрестанныя столкновенія и споры съ кредиторами измучили бѣднаго старика до такой степени, что, въ продолженіе какихъ-нибудь шести недѣль, онъ постарѣлъ гораздо болѣе, чѣмъ прежде въ продолженіе пятнадцати лѣтъ. При этихъ столкновеніяхъ и спорахъ, самымъ неумолимымъ и упорнымъ его оппонентомъ оказался Джонъ Осборнъ, старый его другъ, сосѣдъ и кумъ, — Джонъ Осборнъ, котораго онъ вывелъ въ люди, поставивъ на гладкую дорогу въ коммерческомъ мірѣ,— который былъ ему обязанъ тысячу разъ, и который, наконецъ, помолвилъ своего сына на дочери Седли. Чѣмъ же могутъ быть объяснены враждебныя чувства Джона Осборна?

Если, примѣромъ сказать, два задушевные пріятеля, изъ которыхъ одинъ былъ одолженъ другому сотню тысячь разъ, столкнулись какъ-нибудь между собою на базарѣ житенской суеты и поссорились изъ-за какой-нибудь погремушки, то облагодѣтелъствованный другъ нерѣдко преслѣдуетъ своего благодѣтеля гораздо строже, чѣмъ всякій посторонній врагъ или соперникъ. Въ такихъ случаяхъ, чтобы оправдать свое собственное жестокосердіе и неблагодарность, онъ непремѣнно доказываетъ вину противной стороны. Онъ не эгоистъ, не сердится, что спекуляція не удалась — нѣтъ, совсѣмъ нѣтъ — но его бѣснуетъ собственно то обстоятельство, что товарищъ завлекъ его въ эту спекуляцію съ самыми низкими намѣреніями, которыхъ, разумѣется, онъ отнюдь не подозрѣвалъ въ его чорной душѣ. Такимъ образомъ, задушевный пріятель старается доказать, что несчастный его партнеръ — низкій человѣкъ съ головы до ногъ, иначе, пожалуй, легко подумаютъ, что онъ самъ плутъ первой руки.

Притомъ, въ коммерческомъ мірѣ, какъ всѣмъ извѣстно, существуетъ общее правило, удобно располагающее кредиторовъ къ строгости, — правило, что люди въ затруднительныхъ обстоятельствахъ рѣдко ведутъ себя съ безъукоризненною честностію. Почти всегда они скрываютъ что-нибудь, преувеличиваютъ вѣроятность счастливой удачи, рискуютъ зажмуря глаза и очертя голову, утаиваютъ настоящее состояніе вещей, говорятъ, что дѣла ихъ процвѣтаютъ, между-тѣмъ какъ нѣтъ для нихъ ни малѣйшей надежды; они улыбаются (и что это за кислая улыбка!) на краю банкротства, готовы воспользоваться всякимъ предлогомъ для отсрочки платежа, и даже безсовѣстно вступаютъ въ новые долги, чтобы отдалить по крайней мѣрѣ на нѣсколько дней неизбѣжную гибель.

— Прочь, прочь… дурная трава изъ поля вонъ! кричалъ торжествующій кредиторъ, обременяя проклятіями своего погибающаго врага. Пусть онъ пропадаетъ какъ собака. Мы не обязаны потакать безчестнымъ людямъ.

— Глупецъ! зачѣмъ ты хватаешься за соломенку? говорилъ спокойный здравый смыслъ утопающему человѣку.

— Негодный, жалкій человѣкъ! долго ли ты будешь вилять и увертываться отъ неизбѣжной необходимости вписать свое имя на столбцѣ роковой газеты? говоритъ процвѣтающій счастливецъ коммерческаго міра оторопѣвшему горемыкѣ, поставленному на край мрачной бездны.