Уильям Теккерей - Базар житейской суеты. Часть 2

— Смѣйтесь на здоровье, свѣтская красотка: я очень рада, что вамъ весело. Нѣтъ, мать моя, ты вѣрно не будешь кручиниться вмѣстѣ съ нами — не таковская!

И быстро продолжая свой путь, мистриссъ Пегги была уже черезъ нѣсколько минутъ въ квартирѣ мистриссъ Осборнъ.

Амелія все еще стояла у постели, гдѣ оставила ее Ребекка, и глаза ея выражали отчаянную грусть. Надѣленная отъ природы необыкновенною крѣпостію духа, майорша всѣми зависящими отъ нея средствами старалась доставить утѣшеніе своему юному другу.

— Вамъ никакъ не слѣдуетъ убивать себя, мой другъ, говорила сердобольная Пегги. На что это будеть похоже, если вы захвораете, когда онъ пришлетъ за вами послѣ побѣды? Будьте разсудительны и хладнокровны, Амелія. Вы не единственная женщина, вручившая на этотъ день свою судьбу Господу Богу.

— О, я знаю это! что жь мнѣ дѣлать? Я слаба и малодушна, сказала Амелія,

Въ самомъ дѣлѣ, она хорошо знала свою собственную слабость; но присутствіе другого существа, умѣвшаго обуздывать свои чувства, значительно подкрѣпило ея силы, и она пріободрилась въ обществѣ мистриссъ Пегги. Такъ онѣ просидѣли и прогоревали вмѣстѣ до двухъ часовъ за полдень; ихъ сердца поминутно слѣдовали за боевой колонной впередъ и впередъ, на кровавое поле. Страхъ, сомнѣніе, тоска и пламенныя молитвы провожали Трильйонный полкъ. Въ этомъ собственно и состоитъ необходимая подать, которую война собираетъ съ женщинъ. Мужчины расплачиваются кровью, женщины слезами.

Въ половинѣ третьяго наступило событіе, важное въ ежедневномъ быту Джоя: обѣдъ поспѣлъ и аппетитъ его изострился. Пусть храбрые воины дерутся и гибнутъ на полѣ битвы: Джой долженъ обѣдать. Онъ вошелъ въ комнату Амеліи, въ надеждѣ соблазнить ее смачными яствами, поданными на столъ.

— Ну… Эмми… право, сказалъ онъ, — супъ очень хорошъ. Попробуй, Эмми… хоть немножко… право.

И онъ поцаловалъ ея руку. За исключеніемъ свадьбы, когда ему надлежало привѣтствовать новобрачную въ качествѣ шафера и брата, Джой никогда почти не цаловалъ свою сестру.

— Благодарю тебя, Джозефъ, сказала она, — ты очень добръ и нѣженъ; но ужъ позволь мнѣ остатъся въ моей комнатѣ.

Запахъ супа произвелъ, однакожь, пріятное впечатлѣніе на ноздри мистриссъ Одаудъ, и она безъ труда согласилась раздѣлить съ мистеромъ Седли его трапезу. Они оставили Амелію и сѣли за столъ вдвоемъ.

Майорша думала о честномъ Михаилѣ, своемъ супругѣ, ѣхавшемъ впереди своего полка. Дурной обѣдъ сегодня будетъ у нашихъ молодцовъ, сказала она съ глубокимъ вздохомъ, наливая супъ въ тарелку Джоя.

Вскорѣ мистеръ Джой повеселѣлъ и, казалось, веселость его значительно увеличивалась съ каждымъ блюдомъ. Передъ супомъ, онъ выпилъ вообще за здоровье всего британскаго воинства, и потомъ, черезъ минуту, выпилъ въ частности стаканъ шампанскаго за здоровье Трильйоннаго полка.

— А теперь, мистриссъ Одаудъ, сказалъ онъ еще черезъ минуту, — я считаю священной обязанностью пить за здоровье вашего супруга, храбраго майора Одауда. Бокалъ шампанскаго! Эй, Исидоръ! Бокалъ шампанскаго для мистриссъ Одаудъ.

Но вдругъ мосье Исидоръ остановился, вздрогнулъ и выпучилъ глаза, майорша положила свою ложку и вилку. Окна комнаты, обращенной къ югу, были открыты. Глухой, отдаленный шумъ съ южной стороны, замирая постепенно, пронесся черезъ кровли, освѣщенныя солнцемъ.

— Это что такое? сказалъ Джой. Отчего ты не подаешь вина, Исидоръ?

— C'est le feu! откликнулся Исидоръ, выбѣгая на балкоиь.

— Это пушечная пальба! воскликнула мистриссъ Одаудъ, выбѣгая изъ-за стола къ открытому окну. Тысячи блѣдныхъ и встревоженныхъ лицъ уже смотрѣли изъ оконъ всѣхъ другихъ домовъ и, черезъ нѣсколько минутъ, все народонаселеніе Брюеселя толпами хлынуло на улицы.

Намъ, мирнымъ жителямъ спокойнаго города, никогда не приходилось, и дай Богъ, чтобы никогда не пришлось впередъ быть свидѣтелями такой бурной суматохи, какая произошла въ бельгійской столицѣ въ тотъ самый день, когда мистеръ Джозефъ Седли, угощая госпожу майоршу Одаудъ, кушалъ шампанское за здравіе Трильйоннаго полка. Безпорядочныя толпы хлынули къ Намурскимъ воротамъ, откуда происходилъ глухой, отдаленный шумъ, и многіе выбѣжали за городскую заставу, чтобы узнать поскорѣе какую-нибудь новость изъ дѣйствуіощихъ армій. Каждый толкалъ и спрашивалъ своего сосѣда, и даже знаменитые англійскіе лорды съ своими супругами благосклонно вступали въ разговоръ съ такими джентльменами, которыхъ они совсѣмъ не знали. Приверженцы французовъ, угорѣлые отъ необузданнаго восторга, метались во всѣ стороны и предсказывали тріумфъ Наполеона. Купцы запирали свой лавки и выступали на улицу, чтобы увеличить своимъ присутствіемъ общій хоръ тревоги и демонскаго гвалта. Глухой пушечный гулъ перекатывался чаще и чаще, съ холма на хоимъ, отъ одного зданія къ другому. Скоро появились экипажи съ путешественниками, спѣшившими оставить городъ. Они ѣхали по дорогѣ въ Гентъ, обгоняя одинъ другого. Предсказанія наполеоновыхъ друзей переходили мало-по-малу въ дѣйствительные факты.

«Наполеонъ раздробилъ непріятельскія арміи, гласила молва. Онъ идетъ скорымъ маршемъ прямо на Брюссель. Онъ уничтожитъ Англичанъ, и будетъ ночью здѣсь».

— Онъ уничтожитъ Аигличанъ, кричалъ мосье Исидоръ въ назиданіе своему господину, — и будетъ къ ночи здѣсь.

Расторопный слуга выбѣгалъ ежемиутно изъ квартиры на улицу, и возвращался всегда съ новыми вѣстями опустошительнаго свойства. мистеръ Джой становился блѣднѣе и блѣднѣе. Тревога овладѣла совершенно мягкимъ сердцемъ толстаго джентьмена. Напрасно онъ пилъ шампанское полными стаканами: благородный напитокъ утратилъ для него живительную силу. Къ солнечному закату, нервозность Джоя достигла до крайняго предѣла, такъ-что пріятель его, Исидоръ, возрадовался и сердцемъ и душою, не имѣя больше никакихъ сомнѣній, что фуражка съ золотой кокардой и военный сюртукъ съ плетеными снурками перейдутъ къ нему по-праву наполеоновскаго тріумфа.

Женщины покинули нашего героя на все это время. Заслышавъ канонаду, неустрашимая Одаудъ тотчасъ же вспомнила о своей юной подругѣ въ другой комнатѣ и побѣжала къ ней, чтобы подкрѣпить и, если возможно, утѣшить мистриссъ Эмми. Мысль, что на рукахъ ея осталось слабое и безпомощное созданіе, придавала особенную силу природному мужеству этой честной ирландки. Пять часовъ сряду провела она подлѣ Амеліи, изобрѣтая различные способы утишить ея взволнованныя чувства, и стараясь по временамъ настроить ея мысли на веселый ладъ своею краснорѣчивою бесѣдой. «И пока продолжалась канонада, то-есть, до глубокихъ сумерекъ, я ни разу не выпускала ея руки», расказывала послѣ мистриссъ майорша Одаудъ, припоминая разнообразныя подробности этого замѣчательнаго дня.