Николай Степанченко - МЕДСЕСТРА

Авторитетом в этом женском царстве мы не пользовались, но группа наша, пошушукавшись и покачав сиськами, план в целом одобрила. Вечером собрались. Дамочки наши навезли полный дом еды. Магнитофон был. Некоторые девочки пришли со своими «двигателями», парнями из ГВФа, Речучилища, просто фарцовщиками, подтянулись еще пару моих друзей, все выпили, началось движение. Углы ожили, свет, щелкая за собой выключателями, уходя, гас. Ванна заперлась изнутри и перестала распахиваться перед желающими в нее порыгать. Вскоре к ней присоединился туалет. Кухня оставалась относительно свободной, и я на правах хозяина дома уединился в ней со своей девушкой.

Выключив свет, с трудом удерживая в себе 0,7 алкоголя, я попытался совершить со своей дамой развратные действия. Девушка, будучи хорошо воспитанной девушкой шестнадцати лет, оказала мне резкое сопротивление, сопровождавшееся звонкими хлопками по моему лицу и падением разной кухонной мелочевки на пол. Лучший мой друг Артур, будучи по натуре рыцарем и на правах друга считавший своим долгом охранять меня от «них», попытался войти в кухню. Я в ярости выставил его за дверь, дверью хлопнул и для верности еще ударил в нее рукой. Стоя к двери вполоборота, я хлопнул не локтем, не кулаком, не коленом. Я приложился в стеклянную дверь запястьем правой руки.

Матовое стекло, из которого была сделана середина двери, лопнуло с треском ломаемого сухаря и медленно высыпалось на пол. Я повернул руку глянуть не будет ли там синяка и увидел на своем запястье несколько презрительно кривящихся алых ртов. Помню, я шевельнул пальцами и увидел, как в разрезах ездит туда-сюда белая, толстая, блестящая жила. В следующую секунду вверх ударила струя алой венозной крови.

В крови было все. Потолок, посуда, мебель, девочки, которые прибежали, радостные, что можно наконец применить на практике полученные знания. Промыли, остановили, завязали, перевязали. «Едешь со мной», — безапеляционно говорит мне моя девушка. Конечно, еду! Ни за что не упущу такую возможность. Ехали мы на последнем метро, которое уходило без чего-то час и должно было привезти нас с моей окраины в ее аристократический центр. Сквозь бинты капало красным, поэтому я поверху еще обмотал руку белым вафельным полотенцем. В дороге я начал засыпать, и когда моя будущая жена разбудила меня на нужной станции, полотенце было мокрым насквозь, а правую штанину моих белоснежных из толстого коттона джинсов «Джордаш» носить было больше нельзя. Капая кровью, мы в полвторого ночи зашли к ней домой. Меня положили на диване, но минут через пятнадцать я понял, что кровь останавливаться не собирается и пора навестить врача.

К ближайшей больнице по улице Щорса мы добрались минут через десять. Ноги я переставлял с трудом и мне очень хотелось сесть. В детской лицевой хирургии мне в помощи отказали и направили нас во второй корпус, в торакальную хирургию. Не имея возможности отвертеться (выгнать на улицу обратившегося за помощью тяжелого больного — это уголовное преступление) хирург-пульмонолог совместно со своим коллегой — сосудистым хирургом, всего за два часа заштопали мне руку под местной анестезией. Наложили 38 внешних швов и Бог знает, сколько внутренних. Мужественно все это перенеся, я стал терять сознание только тогда, когда мне в задницу всадили шприц с противостолбнячной сывороткой. Уколов я все же не люблю. На всякий случай сказав фальшивый адрес, мы отбыли. Милицию врач не вызвал, хотя видно было, что хотел — травма криминальная, да и запах алкоголя я распространял сильный.

Лежал я дня три, и дней пять меня покачивало. Швы сняли в поликлинике.

Люди, оставшиеся у меня дома, все тщательно прибрали. Даже мама, вернувшаяся через несколько дней, не сразу заметила бурые брызги по углам. Однако не обнаружив в кухонной двери стекла и обнаружив на моей руке бинт, мама быстренько сложила два плюс два и сухо сказала, что она очень мной разочарована.

Крови я потерял полтора литра. То что меня все же зашили, это неплохо. Потом столько всего интересного было.

Кафедры медучилищ разбросаны по всему городу. Сделано это для того, чтобы студенты знания по хирургии получали в хирургическом отделении, а по педиатрии в детской больнице. Киевское медучилище № 5 не исключение. Больница, будучи подневольной, указание министерства о выделении студентам комнаты выполняет без рвения. А потому учатся студенты на отшибе. Никому какую-нибудь ненужную комнату выделяют им. Мебель в ней поломана, в замке полно мусора, стекла годами немыты, а в углу стоит повернутый лицом к стене транспарант. Одна из старейших киевских больниц отвела студентам не комнату, а место в своем столетнем подвале. Подвал сводчат, сыр и с потолка капает вода. Подмигивает лампочка. Тишина буквально гробовая. Предмет — урология. Профессор — Софья Львовна Штейн, дама 89-ти лет, старая коммунистка и непримиримый борец за знания. Никаких поблажек, никаких взяток, конфет, никаких блатных студентов. Или знания, или на выход. Ректорат побаивается Софью Львовну, не то что студенты.

Сидит Софья Львовна в торце подвала, который, будем откровенны, крепко похож на расстрельный. Седая гулька, прямая спина. На столе ничего лишнего. Из уха педагога тянется проводок к маленькой коробочке, лежащей на столе. Софья Львовна не признает новомодных слуховых аппаратов. К своему за 20 лет она очень привыкла. На коробочке имеется тумблер.

Кафедральный зачет. Студенты входят по одному. До стола Софьи Львовны пятнадцать шагов. Билет. Софья Львовна морщится: «Переходите к следующему вопросу… Так. Так.

— Пауза. — Идите и приходите, через неделю. — Да, но, я!..

— Идите! — Софья Львовна, но у меня же… — Я ВАС ВЫ-КЛЮ-ЧА-Ю!» Как выстрел в сыром полумраке, щелкает тумблер. Капает вода. Входит следующий.

В 18 лет после медучилища я попал по распределению в Отделение общей реанимации и анестезиологии в Больницу неотложной помощи, или БЭЭНПЭ, как ее многие называют. Кто не знает, это одна из самых страшных больниц была на то время в городе. Воровали что попало, персонал на больных в основном плевать хотел, обжимались по углам, гитарка, спиртик, девочки-сестрички — привет, малыш, ты четвертое заканчивала? — иди сюда, наркоманы захаживали с улицы прямо — реанимация наша на первом этаже и до сих пор там.

92-й год на дворе, рядом рынок «Радуга». Выйдешь покурить на улицу летом, часа в три ночи, слышишь бах-бах, минуты через полторы карета из наших ворот в сторону выстрелов вылетает: у-а-а-а-а-а-у. Минут через пять это «уау» в обратную сторону катится — к нам. Отгружали нам всех, короче говоря, пострелянных, порезанных, суициднутых, ДТП тоже к нам везли, после майских все отделение было под завязку «прыгунами» забито — выпил парень, прыг в воду в незнакомом месте, весна все же — и с переломом основания черепа к нам.