Андрей Седых - Звездочёты с Босфора

Человек встал и протянул мне свою руку <���…> мое замешательство, спросил:

— Не вспоминаете? Много воды утекло… Да и изменился я сильно с тех пор… Человек, который хотел умереть…

Тут только я вспомнил Иванова. Он, действительно, сильно изменился, — не то, что помолодел — люди редко молодеют, — но как-то окреп, поздоровел.

Он прожил на ферме все эти годы и под конец стал испольщиком, обзавелся собственным, небольшим хозяйством.

— Приехал я в Париж со специальной целью, Помните, — вы тогда написали обо мне большую статью? Так вот я ее так хорошо спрятал, что теперь не могу найти. А статья мне сейчас нужна до зарезу…

— Для чего, собственно? Дело прошлое…

— Для развода. Так сказать, вещественное доказательство.

Признаюсь, — я страшно удивился. Какое доказательство?

— Ведь все мои несчастия пошли от жены. Теперь я задумал с ней развестись. И ваша статья будет в суде доказательством того, как плохо мне тогда было, и до какой степени отчаяния довела меня эта женщина…

Собственно, на этом можно закончить всю историю. Мы порылись в комплекте и нужную ему статью нашли. А еще через несколько месяцев я получил по почте карточку: Мсье Иванов извещал меня о предстоящем своем бракосочетании с какой-то мадемуазель Ивонне Бернье и просил «почтить своим присутствием».

Надеюсь, что человек, который хотел умереть, до сих пор жив и счастлив.

Приехала Паша из России весной 1913 года, с господами. Была она в это время на сносях, но в Париж ее все-таки взяли, — уж очень к ней привыкли господа, да и Паша была прислугой преданной, незаменимой. А однако, колебались:

— Ну, куда ее такой везти? Ей рожать надо, а не путешествовать по заграницам!

Но барыня заупрямилась:

— Не могу я с французской прислугой сговориться. И в Париже родильные дома есть… А с Пашей я не расстанусь.

Так и поехали — всем домом. Не понравилось Паше в Париже на первых порах. Без языка трудно, да и совестно на улицу с животом показываться, — все кажется, что люди смотрят. Замечают. В автобус войдешь, — два, три человека с места срываются — усаживают. Вежливые они, а все-таки совестно… Да и недолго пришлось по Парижу разгуливать, — пришли роды, надо было в клинику ложиться. Мальчик родился.

Очень с ним Паша намучилась. Грудью кормила, не спала по ночам, — все прислушивалась, — не плачет ли? Была у нее отдельная комнатка, в самом конце коридора, — раньше там бельевая помещалась. А все-таки детский плач в квартире слышен, господ беспокоит. Домой они из театра возвращаются поздно, и встают только часам к двенадцати; не дай Бог, Алешенька плачем разбудит!… Первое время барыня ребеночком интересовалась, — все приходила на него посмотреть. Ванночку ему специально купила, шелковое одеяло, пеленки разные. Ну, а потом, конечно, стала забывать. А иногда и рассердится:

— Что же это, Паша, вас дозвониться нельзя! Где вы там пропадаете?

И ведь хорошо знает, что около ребеночка, — да где ей понять, у самой детей не было. Трудно стало Паше. Ночью не спит, а днем все работает, убирает, за барыней ходит. Прямо из сил выбилась. Тут одна знакомая посоветовала ребенка кормилице отдать на воспитание. Подумала Паша, спросила у барыни, а та говорит:

— Я и сама хотела вам, Паша, сказать… Вы уж лучше отдайте. Француженки за детьми хорошо ходят, стоить это будет недорого, а в выходной день вы всегда сможете сына повидать.

Так и попал Алеша к кормилице, консьержке с улицы Шаронн. Звали ее мадам Легра. Славная была женщина, сама имела двоих детей и держала их в чистоте. Условились, что будет кормилица получать 30 франков в месяц, — тогда была такая цена.

В июле 1914 года в Париже стояла страшная жара. Господа решили уехать до осени в Швейцарию. В Париже жили своим хозяйством, квартиру большую снимали около Трокадеро, а в Швейцарии решили в отеле поселиться. Стало быть, и прислуга не нужна. Кухарку совсем отпустили, а Паша хотела в Россию съездить, — муж там у нее остался, родные. И условились так: съездит Паша в Россию, а к сентябрю вернется обратно.

Сыночка, конечно, в Париже оставила. Не возить же такого маленького по железным дорогам? Шутка ли сказать, — туда дня четыре езды, да и обратно столько же! В выходное воскресенье съездила Паша на рю де Шаронн, попрощалась с сыном и с кормилицей и дала ей за 3 месяца вперед. И еще мелочь какую-то мадам Легра подарила. Очень она была довольна, благодарила.

Уехала Паша в Россию. И не знала, что суждено ей вернуться не скоро, что много горя принесет ей эта поездка в родную деревню… Был август четырнадцатого года, все шло прахом. Мужа послали на фронт. Была война, революция, голод.

Пропал Алешенька. Остался в Париже, у чужой француженки. Писала Паша мадам Легра, да ответа не получила. Может, письмо пропало, а, может, обиделась кормилица, что денег не прислала. А деньги в те времена посылать нельзя было, — да и какие уж тут были деньги. И от господ больше известий Паша не получала. Должно быть, где-то в Швейцарии застряли. Всех-то людей война в разные стороны разметала.

Многое было в те годы. Как выбралась Паша из России, — рассказывать долго, да и незачем. Как все эмигранты. Выехала одна, без мужа, без денег. Но до Парижа, все-таки, добралась. Ехала в поезде и все думала о нем, о мальчишке. Десять лет ведь прошло! Как-то он выглядит теперь? Вырос, наверно, совсем большим стал. Должно быть, только по-французски говорит, и мать свою не узнает… Всю дорогу смотрела в окно, плакала и шептала сладкое имя: Алешенька…

С утра, как приехала, бросилась на рю де Шаронн, к сыну. Гостинцы с собой взяла: большую плитку шоколаду и игрушку, купленную еще в Берлине. И, ведь, как заботливо игрушку эту Паша выбирала, как любовно присматривалась к ней еще за две недели до отъезда!

Дом издали узнала. Сердце рукой попридержала, — уж очень оно стучало, гулко и неровно отдавалось в висках. Подбежала к дверям, взялась за ручку и заплакала от волнения. Здесь он, за дверью!

Сидел в комнате незнакомый консьерж. Старый какой-то, облезлый. Посмотрел недовольно и спрашивает:

— Что вам, мадам, угодно?

— Здесь живут Легра?

А у самой ноги подкашиваются, и поскорей сесть хочется. Уцепилась за спинку стула и повторяет вопрос:

— Мадам Легра, которая была здесь консьержкой…

— Легра нет. Есть Лоран, третий этаж направо. Только он холостяк и торгует на рынке апельсинами.

— Нет, Легра… Мадам Легра с детьми… Она была здесь консьержкой в 1914 году…

Покачал консьерж головой. Нет, не знает он о такой даме. Сам он живет в доме всего второй год. А до него был консьержем мосье Метрие. Да он умер, — вышел как-то на улицу, подмести перед домом, и упал. И вдова его, кажется, умерла вскоре после этого. Бедная женщина не вынесла горя, а ведь какая была работящая…