Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники

Потом сам собою в душе опять начался разговор, на этот раз гораздо отчетливей:

— Она умерла. Тогда чего ради она боролась?

Это, охваченный отчаянием, он хотел уйти за ней следом.

— Ты жив.

— А ее нет.

— Она — в тебе.

Он вдруг ощутил тяжесть этого бремени.

— Ради нее ты должен жить, — то был голос его воли.

Что-то помрачнело в душе, словно не желая пробуждаться.

— Ты должен продолжить то, что она сделала, продлить ее существование.

Но не хотел он этого. Он хотел сдаться.

— Но ведь ты можешь опять заняться живописью, — то был голос его воли. — Или стать отцом. И то и другое будет ее продолжением.

— Заниматься живописью не значит жить.

— Тогда живи.

— А на ком жениться? — раздался мрачный вопрос.

— Женись как можно лучше.

— На Мириам?

Нет, не верил он в это.

Вдруг он поднялся и отправился спать. Вошел в свою комнату, закрыл дверь и стоял, сжав кулаки.

— Мама, дорогая моя… — начал он, вложив в свои слова всю силу души. И замолчал. Не скажет он. Не откроет, что хотел умереть, со всем покончить. Не признается, что жизнь победила его, или что его победила смерть.

Он тотчас лег и сразу уснул, отдался сну.

Так проходили недели. В полном одиночестве — он то упрямо склонялся душою к смерти, то снова к жизни. Сильней всего терзало, что ему некуда пойти, нечего делать, нечего сказать и сам он ничто. Иногда он как безумный носился по улицам, иногда и вправду сходил с ума — все вдруг исчезало, потом появлялось вновь. У него перехватывало дыхание. Случалось, он стоял у стойки в трактире, куда зашел выпить. И вдруг все отступало. Словно издали он видел лицо буфетчицы, шумных выпивох, свой стакан на залитой пивом стойке красного дерева. Что-то разделяло его с ними. Терялась всякая связь. Не нужны они ему, и выпивка не нужна. Круто повернувшись, он уходил. На пороге останавливался, смотрел на освещенную улицу. Но не был он к ней причастен, не сливался с ней. Что-то его отделяло. Все происходящее под теми фонарями было от него отгорожено. Он не мог к ним пробиться. Даже дотянись он до них, он чувствовал, ему их не коснуться. Куда идти? Некуда ему идти, ни назад, к стойке, ни куда-нибудь еще. Он задыхался… Нет ему нигде места. В душе росло напряжение; вот сейчас его разнесет на куски.

— Нельзя себе это позволить, — говорил он, слепо брел обратно и опрокидывал в себя спиртное. Иногда это помогало, а иногда становилось еще хуже. Он бежал по дороге. Не находил себе места, кидался туда, сюда, куда попало. Наконец решал взяться за работу. Но стоило сделать несколько штрихов, и карандаш осточертевал, Пол поднимался, выходил из дому и спешил в какой-нибудь клуб, где можно сыграть в карты или на бильярде, или куда-то еще, где можно полюбезничать с буфетчицей, которая значила для него не больше какой-нибудь медяшки на стойке.

Он очень отощал, длинное лицо с впалыми щеками заострилось. Он не решался встретиться с собой взглядом в зеркале, никогда на себя не смотрел. Хотелось сбежать от самого себя, но ведь не за что ему ухватиться. В отчаянии он вспомнил о Мириам. Быть может… быть может?..

И вот однажды воскресным вечером он зашел в унитарианскую церковь и, когда все встали и запели второй гимн, увидел ее. Мириам пела, нижняя губа блеснула в луче света. По лицу казалось, что-то она обрела, — черпает какую-то надежду, если уж не на земле, то в небесах. Будто нашла покой и жизнь в потустороннем мире. Горячее, сильное чувство к ней всколыхнулось в груди Пола. Она пела, словно взыскуя таинства и покоя. Пол почувствовал, в ней его надежда. Скорей бы кончилась проповедь, чтоб можно было с нею заговорить.

Толпа вынесла Мириам как раз перед ним. Он даже не успел ее коснуться. Она не знала, что он здесь. Пол увидел сзади ее смиренно склоненную голову, загорелую шею под темными кудрями. Он вручит себя ей. Она лучше, значительней его. На нее можно положиться.

Она шла в небольшой толпе, по своему обыкновению ничего не замечая вокруг. Среди людей она всегда казалась потерянной, неуместной. Пол прошел вперед, взял ее за руку повыше локтя. Мириам вздрогнула. Большие карие глаза расширились от страха; потом она увидела Пола, и страх сменился вопросом. Он чуть отступил.

— Я не знала… — запинаясь, произнесла Мириам.

— Я тоже, — сказал Пол.

И отвел глаза. Внезапно вспыхнувшая надежда угасла.

— Что ты делаешь в городе? — спросил Пол.

— Гощу у кузины Энни.

— Ха! Долго пробудешь?

— Нет, только до завтра.

— Тебе сразу надо домой?

Мириам глянула на него и наклонила голову под полями шляпы, он не видел ее лица.

— Нет, — ответила она, — нет, не обязательно.

Пол повернул в другую сторону, и Мириам пошла с ним. Они прошли через толпу прихожан. Из церкви святой Марии еще доносились звуки органа. Из освещенных дверей выходили темные фигуры, люди спускались по ступеням. Большие окна с разноцветными стеклами светились во тьме. Церковь была точно огромный висячий фонарь. Они прошли по Холлоу-стоун и сели в трамвай, идущий к Бриджесу.

— Ты со мной поужинаешь, — сказал Пол, — а потом я доставлю тебя обратно.

— Хорошо, — негромко, сразу севшим голосом ответила Мириам.

В трамвае они почти не разговаривали. Под мостом катил свои воды темный полноводный Трент. Дальше, в сторону Колуика, была сплошная тьма. Пол квартировал на Холм-роуд, на голой окраине, обращенной к заречным лугам, к снейнтонскому приюту и к крутому откосу, поросшему Колуикским лесом. На заливных лугах стояла вода. Слева простирались тихие речные воды, укрытые тьмой. Не без страха Пол и Мириам поспешно шли подле домов.

Их ждал ужин. Пол задернул занавеску на окне. В кувшине на столе стояли фрезии и алые анемоны. Мириам наклонилась над ними. Все еще касаясь их кончиками пальцев, посмотрела на Пола.

— Какие красивые, правда? — сказала она.

— Да, — согласился Пол. — Что будешь пить… кофе?

— С удовольствием, — ответила Мириам.

— Тогда извини, я на минутку выйду.

Он пошел в кухню.

Мириам сняла пальто и шляпу, огляделась. Комната была голая, суровая. На стене фотографии — ее, Клары, Энни. Она посмотрела на чертежную доску — хотела знать, над чем он работает. Но увидела лишь несколько беспорядочных линий. Глянула, что он читает. Какой-то заурядный роман. На полке письма от Энни, от Артура, от каких-то незнакомых мужчин. Она медленно разглядывала, впитывала все, что его окружало, все, что хоть в малой степени его касалось. Так давно он от нее ушел, ей хотелось вновь открыть его для себя, узнать, как он живет, каков он теперь. Но в этой комнате мало что могло ей помочь. Ей только грустно стало — слишком тут жестко, неуютно.

Она с любопытством рассматривала альбом набросков, и тут вернулся Пол, принес кофе.