Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники

Он чуть отвернулся, чтобы она не видела его лица, заговорил медленно, с болью.

— Как ты думаешь… если бы я стал приходить пореже… ты бы смогла кого-нибудь полюбить… другого мужчину?

Значит, вот что все еще сидит в нем.

— Но я не знаю никаких других мужчин. Почему ты спрашиваешь? — тихо ответила она, и в этом тихом голосе он должен бы расслышать упрек.

— Потому что говорят, я не имею права так ходить, раз мы не собираемся пожениться, — выпалил он.

Мириам возмутилась — как смеет кто-то подталкивать их к решению. Она всерьез обозлилась однажды на отца, когда тот со смехом сказал Полу, что он-то знает, почему Пол ходит к ним так часто.

— Кто говорит? — спросила она, подумав, не вмешался ли тут кто-нибудь из ее родных. Оказалось, это не они.

— Мама… и другие. Они говорят, так всякий будет считать, что мы обручены, и сам я тоже должен так считать, иначе несправедливо по отношению к тебе. Я пытался разобраться — по-моему, я люблю тебя не так, как мужчине положено любить жену. А по-твоему?

Мириам помрачнела, понурилась. Ну почему ей навязывают эту борьбу, сердито думала она. Оставили бы их в покое.

— Не знаю, — пробормотала она.

— По-твоему, мы любим друг друга настолько, что могли бы пожениться? — без обиняков спросил он. Девушку бросило в дрожь.

— Нет, — честно ответила она. — Я так не думаю… мы слишком молоды.

— Мне казалось, ты, при твоей чрезмерности чувств, пожалуй, могла бы дать мне больше… мне ведь тут с тобой не сравниться. И даже теперь… если, по-твоему, так будет лучше… давай обручимся.

Теперь Мириам готова была заплакать. Но и рассердилась. Вечно он точно дитя малое, и пускай им вертят кому как вздумается.

— Нет, я так не думаю, — твердо сказала она.

Он поразмышлял с минуту.

— Понимаешь, — сказал он, — что до меня… мне кажется, ни один человек никогда не сможет полностью мною завладеть… стать для меня всем на свете… по-моему, это невозможно.

Вот это ей прежде не приходило в голову.

— Да, пожалуй, — промолвила она.

Потом, помолчав, взглянула на него, и темные глаза ее вспыхнули.

— Это все твоя мать, — сказала она. — Я знаю, она меня давно невзлюбила.

— Нет-нет, — поспешно сказал Пол. — На этот раз она, когда говорила, она думала о твоем благе. Она только сказала, если я хочу это продолжать, я должен считать, что мы обручены. — Короткое молчание. — И если я попрошу тебя как-нибудь к нам прийти, ты ведь не откажешься, правда?

Мириам не ответила. Теперь она совсем рассердилась.

— Так как нам быть? — резко спросила она. — Уроки французского мне, видно, надо бросить. У меня как раз пошло дело. Но, наверно, я смогу заниматься и сама.

— Не понимаю, с какой стати нам бросать, — возразил Пол. — Уж конечно, я могу давать тебе уроки.

— Да… и еще воскресные вечера. В церковь я ходить не перестану, для меня это радость, и только там я вижусь с людьми. Но ты вовсе не должен провожать меня домой. Я могу возвращаться одна.

— Ну хорошо, — растерянно отвечал он. — А если я попрошу Эдгара, пускай он ходит с нами, тогда никто ничего не сможет сказать.

Оба умолкли. Что ж, в конце концов, она не так уж многого лишится. Что бы там у него дома ни наговорили, а особой разницы не будет. Только лучше не вмешивались бы они не в свое дело.

— И ты не будешь об этом думать и не станешь из-за этого огорчаться, ладно? — опять заговорил Пол.

— Нет, нет, — не глядя на него, ответила Мириам.

Он замолчал. Нет в нем твердости, думала Мириам. Нет уменья добиваться ясной цели, нет ощущения своей правоты — якоря, который держал бы его.

— Потому что мужчина садится на велосипед… и едет на работу… — продолжал он, — и у него много всяких занятий. А женщина остается со своими мыслями.

— Нет, не стану я беспокоиться, — сказала Мириам. И так она и думала.

Посвежело. Они вернулись в дом.

— Какой Пол бледный! — воскликнула миссис Диверс. — Мириам, напрасно ты ему позволила сидеть на улице. Ты не простыл, Пол?

— Да нет! — засмеялся он.

Но он чувствовал, что выдохся. Внутренний разлад его измучил. Сейчас Мириам его жалела. Но совсем рано, еще и девяти не было, он поднялся уходить.

— Неужели ты уже собрался домой? — встревожилась миссис Ливерс.

— Домой, — ответил он. — Я обещал вернуться пораньше. — Ему стало неловко.

— Но ведь и впрямь рано, — сказала миссис Ливерс.

Мириам сидела в качалке и молчала. Пол помедлил, ожидая, что она встанет и, как обычно, пойдет с ниц в конюшню за велосипедом. Но она не двинулась с места. Пол растерялся.

— Ну… спокойной ночи всем! — запинаясь, произнес он.

Она вместе с остальными пожелала ему спокойной ночи. Но проходя мимо окна, он заглянул в дом. И Мириам увидела его — бледный, брови сдвинуты, как бывало теперь постоянно, глаза потемнели от боли.

Она поднялась и подошла к двери, чтобы помахать ему на прощанье, когда он станет выезжать из ворот. Он медленно ехал под соснами, чувствуя себя трусом и жалким негодяем. Велосипед на спуске с горы кренился то вправо, то влево. Каким было бы облегченьем сломать себе шею.

Два дня спустя он отправил Мириам книгу и короткую записку, он настойчиво просил ее читать, все свое время занять делом.

В эту пору все дружеские чувства, на какие Пол был способен, достались Эдгару. Пол очень любил семью Ливерсов, очень любил ферму; для него то было самое дорогое место на свете. Родной дом и тот не был ему так мил. Только мать. Но с матерью он был бы счастлив где угодно. А вот Ивовую ферму любил страстно. Любил тесную кухоньку, где топали мужские башмаки, где дремал пес, приоткрыв один глаз из опасения, как бы на него не наступили; где по вечерам горела над столом висячая лампа и так было тихо и мирно. Любил он гостиную Мириам, длинную, с низким потолком, с царившим здесь романтическим духом, с цветами, книгами, с фортепьяно красного дерева. Любил сады и постройки с ярко-красными крышами по незасеянным краям полей, что подбирались к лесу, будто в поисках уюта, и невозделанные изрытые пустыри, уходящие в долину и взбирающиеся на холмы по другую ее сторону. Просто побывать на Ивовой — и то было отрадно и весело. Пол любил миссис Ливерс, такую не от мира сего, с ее причудливым скептицизмом; любил мистера Ливерса, такого славного, сердечного, душевно молодого; любил Эдгара, который всегда сиял при его появлении, и других братьев, и детишек, и пса Билла, даже свинью Цирцею и индийского бойцового петуха Типпу. Любил еще и все это, не только Мириам. Не мог он от этого отказаться.

И он по-прежнему часто приходил сюда, но больше проводил время с Эдгаром. А к остальному семейству, в том числе и к отцу, присоединялся по вечерам, когда разыгрывали шарады и играли в разные игры. А потом их всех собирала Мириам, и они по дешевому изданию читали «Макбета», распределив между собой роли. Всем это доставляло огромное удовольствие. Радовались и Мириам и миссис Ливерс, наслаждался мистер Ливерс. Потом, усевшись в кружок у камина, все вместе разучивали по нотам песни. Но теперь Пол очень редко оставался наедине с Мириам. Она ждала. Когда с Эдгаром и Полом она возвращалась домой из церкви или из литературного общества в Бествуде, она знала, что его горячие и отнюдь не общепринятые по нынешним временам высказывания обращены к ней. И однако, она очень завидовала Эдгару, его велосипедным прогулкам с Полом, пятничным вечерам, совместной работе в поле. А ее пятничным вечерам и урокам французского пришел конец. Она почти всегда была одна — гуляла, бродила в раздумье по лесу, читала, занималась, мечтала, ждала. И он часто ей писал.