Силвия Плат - Под стеклянным колпаком

— Что значит «цель»?

Я не ожидала, чтобы кто-нибудь, кроме самого доктора, посмел задать мне этот вопрос, а в приемной было полно народу, и не только к моему доктору, и большинство из этих женщин было с животами или в сопровождении детей, и я почувствовала, как их взгляды устремились к моему плоскому, девственному лону.

Служащая еще раз поглядела на меня, и я покраснела.

— Колпачок, верно, — мягко произнесла она. — Я только хотела убедиться наверняка, чтобы знать, какой счет вам выписать. Вы ведь учащаяся?

— Учащаяся.

— Значит, пятидесятипроцентная скидка. Пять долларов вместо десяти. Послать счет вам на дом?

Я собралась было сообщить ей домашний адрес, ведь к тому времени, как придет счет, я уже скорей всего буду дома, но потом сообразила, что моя мать может увидеть его первой и прочесть, за что это я плачу. Единственный другой адрес, который я могла бы назвать, был безымянным номером почтового ящика, к чему прибегают люди, не желающие широко рекламировать тот факт, что живут в сумасшедшем доме. Но я сообразила, что служащей может быть известно, что означает подобный номер, поэтому я сказала, что расплачусь наличными, и извлекла пять долларов из сумочки, отделив их предварительно от небольшой пачки.

Пять долларов были частью той суммы, которую вручила мне Филомена Гвинеа как своего рода подарок к выздоровлению. Я подумала, как бы она отнеслась к тому, на что именно я трачу подаренные ею деньги.

Желая того или нет, Филомена Гвинеа выкупала меня из рабства.

— Мне невыносима сама мысль, что мужчина может прижать меня к ногтю, — сказала я доктору Нолан. — Мужчина ни за что на свете не отвечает, а я вот рожу ребенка и должна буду сидеть с ним, как привязанная.

— А что-нибудь в твоем поведении изменилось бы, если бы ты избавилась от страха перед беременностью?

— Да, но…

И я поведала доктору Нолан о замужней адвокатессе с ее «Обществом защиты девственности».

Доктор Нолан терпеливо дослушала меня до конца. Затем расхохоталась.

— Какая ерунда, — сказала она и написала мне на бумажке рецепта имя и адрес гинеколога.

Я нервно листала номер «Младенческого журнала». Сытые, ослепительные личики младенцев с улыбкой смотрели на меня с каждой страницы — безволосые младенчики, шоколадного цвета младенчики, младенчики с личиком президента Эйзенхауэра, младенчики, первый раз распеленатые, младенчики, тянущиеся за погремушкой, младенчики, вкушающие первую порцию кашки, младенчики, вытворяющие все свои номера, сопутствующие их постепенному, шаг за шагом, вхождению в тревожный и безумный мир.

В приемной плыл запах талька, кефирчика и мокрых пеленок, навевая нежность и печаль. Каким простым казалось для окружавших меня женщин их материнство! Почему же я настолько лишена малейшего материнского инстинкта, почему я настолько чужда всему этому? Почему бы и мне не посвятить себя воспитанию ребенка, потом — другого, потом — целой кучи детей, подобно Додо Конвей?

Но если бы мне пришлось заботиться о ребенке целый день, я бы просто сошла с ума.

Я посмотрела на ребенка, которого держала на руках женщина, сидящая напротив меня. У меня не было ни малейшего представления о том, какого он возраста, я с детьми никогда не могла этого хотя бы приблизительно определить; мальчик вроде бы умел что-то говорить, и за выпяченными алыми губками у него были зубки, штук этак двадцать. Он покачивал головой из стороны в сторону (а шеи у него как будто совсем не было) и наблюдал за мной с мудрой, стоической усмешкой.

Мать мальчика непрестанно улыбалась и держала его так, словно он был единственным чудом и единственным сокровищем на всем белом свете. Я следила за матерью и малышом, пытаясь разгадать причину того, почему они оба так довольны собой и друг другом, но, прежде чем я пришла к какому-то выводу, меня позвали в кабинет.

— Колпачок вам придется по вкусу, — сказал доктор с самым добродушным видом, и я с облегчением подумала, что он человек и специалист не того сорта, чтобы задавать всякие неприятные вопросы. А я уже прикидывала, не сообщить ли ему о том, что я выхожу замуж за моряка, как только его корабль бросит якорь в Чарльзтонской гавани, а обручального кольца у меня нет, потому что мы чересчур бедны и не можем себе такое позволить, но в последний момент я забраковала эту трогательную историю и просто кивнула.

Я забралась в гинекологическое кресло, уверяя себя: «Я карабкаюсь на Пик Свободы, на Пик Свободы от Страха, Свободы от Необходимости выходить замуж за какого-нибудь никудышника вроде Бадди Уилларда только потому, что мы с ним спим, на Пик Свободы от Домов христианского попечения, куда отправляются все эти несчастные, которым следовало бы заранее обзавестись колпачком, подобно мне, потому что грешить-то они все равно грешат, невзирая на всякие последствия…»

Когда я ехала обратно в клинику, с колпачком, завернутым в коричневую бумагу, в сумочке, я выглядела как миссис Невесть Кто, возвращающаяся домой после дня, проведенного в городе, с кексом, купленным для незамужней тетушки, или с новой шляпкой.

Постепенно подозрение, будто глаза католиков подобны рентгеновским лучам и способны пронзить тебя насквозь, оставило меня, и я почувствовала себя куда лучше. Я хорошо использовала свое право на поездку в город за покупками, решила я.

Я была отныне женщиной, принадлежащей самой себе.

Теперь оставалось найти для нее подходящего мужчину.

— Я намерена стать психиатром.

Джоан произнесла это со своим обычным простодушным энтузиазмом. Мы с нею пили яблочный сидр в гостиной «Бельсайза».

— Вот как, — сухо откликнулась я. — Это хорошо.

— Я провела на эту тему подробную беседу с доктором Квинн, и она считает что это вполне реально.

Доктор Квинн была лечащим врачом Джоан — умная, ехидная, незамужняя баба. И часто я думала, что, попади я не к доктору Нолан, а к ней, я по-прежнему оставалась бы в «Каплане» или, что более вероятно, была бы переведена в «Уимарк». Доктор Квинн была весьма квалифицированным психиатром, но умения ее носили абстрактный характер; Джоан это привлекало, а меня от ее повадок в дрожь кидало.

Джоан болтала об «эго», «суперэго», «оно», и я отвлеклась от всей этой ерунды и начала думать о коричневом нераспакованном свертке в нижнем ящике моего письменного стола. Мы с доктором Нолан никогда не толковали об «эго» и «суперэго». Я, собственно, даже не могу вспомнить, о чем мы с ней постоянно толковали.

— …и я выписываюсь.

Я резко повернулась к Джоан.

— Куда это?

Мною овладела зависть.

Доктор Нолан сообщила мне, что меня примут в колледж на второй семестр по ее рекомендации и на стипендию от Филомены Гвинеа, но, поскольку доктора наложили вето на мое проживание в материнском доме, мне предстояло оставаться в клинике до начала занятий в колледже.