Владимир Набоков - Ада, или Эротиада

— Ты изменилась. Похорошела, обрела томность. Хорошеешь на глазах. Кордула распростилась с непорочностью! Скажи… не знаешь ли ты адреса Перси де Прэ? То есть общеизвестно, место их высадки в Татарии… но письма ему на какой адрес слать? Не хотелось бы обращаться к твоей вездесущей тетушке.

— По-моему, у Фрейзеров есть адрес, я узнаю. А куда направляется Ван? Где можно теперь Вана найти?

— Дома, Парк-Лейн, 5, буду там через пару дней. А сейчас еду в Калугано.

— Ну и дыра! Дама?

— Мужчина. Тебе знаком Калугано? Тамошний зубной врач? Приличная гостиница? Концертный зал? Учитель музыки моей кузины?

Кордула покачала короткими кудряшками. Нет — бывала там очень редко. Дважды на концерте, в сосновом бору. Она и не подозревала, что Ада берет уроки музыки. Как там Ада?

— Люсетт! — сказал Ван. — Музыке учили Люсетт. Ладно. Оставим Калугано. Здешние лепешки весьма отдаленно напоминают те, что пекут в Чузе. Ты права, j'ai des ennuis [315]. Но ты можешь меня отвлечь. Расскажи мне что-нибудь, чтоб мне переключиться, хотя ты и сама для меня переключение, малютка каламбур-топинамбур {94} , как говорил Тевтон в известном сюжете. Поведай-ка мне о своих сердечных делах.

Кордула была девчонка без особых затей. Все же общительная и весьма даже зажигательная девчонка. Он попробовал было погладить ее под столом, но Кордула мягко его руку отстранила, шепнув «бабник» шутливо, как та, иная девочка в каком-то другом сне. Ван громко кашлянул и заказал полбутылки коньяку, заставив официанта, как рекомендовал Демон, вскрыть бутылку в его присутствии. Кордула все трещала и трещала, он утратил нить ее повествования, вернее, оно смешалось с быстро менявшимся пейзажем, за которым Ван следил через ее плечо; внезапный овраг вобрал то, что сказал Джек позвонившей жене; дерево средь клеверного поля воплотило собой брошенного Джона, а в романтическом, струившемся со склона ручье отразилось упоминание о восхитительно кратком романе с маркизом Квизом Квизана.

Шуршанием пронесся мимо сосновый бор, за ним потянулись фабричные трубы. Состав загрохотал мимо паровозного депо, скрипя, начал замедлять ход. Уродливый вокзал заполнил собой ясный день.

— О Господи! — воскликнул Ван. — Ведь это моя станция!

Он выложил деньги на столик, поцеловал Кордулу в податливые губы и направился к выходу. Выйдя в тамбур, обернулся, махнул ей зажатой в руке перчаткой — и наскочил на пассажира, который нагнулся поднять саквояж.

— Oh n'est pas goujat à ce point! [316]— крякнул пассажир, дородный военный с пышными рыжими усами и с капитанскими погонами.

Ван молча протиснулся мимо, но когда оба сошли на платформу, смазал его наотмашь перчаткой по физиономии.

Капитан подобрал фуражку и ринулся на бледного темноволосого хлыща. И в этот самый момент Ван почувствовал, как сзади кто-то мирно, однако вероломно обхватил его за руки. Не удосужившись и повернуть головы, Ван избавился от невидимого приставалы легким «поршневым» толчком, произведенным левым локтем, тогда как правой отвесил звучную затрещину капитану, рухнувшему на свои саквояжи. К тому моменту вокруг уж собралось несколько любителей бесплатных зрелищ; тогда Ван, подхватив капитана под руку, припустил вместе с ним в зал ожидания. Носильщик с потешно унылым видом и с изрядно расквашенным носом вошел следом с тремя саквояжами капитана, один из которых зажимал под мышкой. Наклейки с кубистским изображением далеких, сказочных стран цветисто облепляли самый новенький. Они обменялись визитками.

— Сын Демона? — пробормотал капитан Тэппер, член калуганской ложи «Уайлд-Фиолет».

— Точно так! — отвечал Ван. — Предполагаю остановиться в «Мажестик», если же нет, вашему секунданту или секундантам будет оставлена там записка. Придется вам мне подыскать секунданта, не могу же я обращаться за этим к швейцару.

С этими словами Ван вынул пригоршню золотых монет и, выбрав из них двадцатидолларовую, протянул ее пострадавшему старику носильщику, приговаривая:

— Желтую ватку! В каждую ноздрю! Извини, дружище!

И, руки в брюки, Ван направился через площадь к гостинице, проскочив перед самым носом у автомобиля, с визгом вильнувшего в сторону на мокром асфальте. Ван проследовал дальше, оставив автомобиль поперек намеченного им курса, толкнул вращающуюся дверь, входя внутрь в настроении если не в более веселом, чем то, в котором находился последние двенадцать часов, то, во всяком случае, несколько приободрившись.

Его поглотил «Мажестик», старая громадина, вся в копоти снаружи, вся в коже изнутри. Он спросил номер с ванной, получил ответ, что все заняты в связи со съездом подрядчиков; с присущей Винам неукротимостью прикупил портье, получил сносные апартаменты из трех комнат с ванной, отделанной панелями из красного дерева, со старым креслом-качалкой, механическим пианино и с лиловым балдахином над двуспальной кроватью. Помыв руки, тотчас спустился вниз наводить справки насчет местонахождения Рака. Телефона у Раков не было; скорей всего они снимали комнату где-то в пригороде; воздев глаза к часам, швейцар позвонил в какое-то адресное бюро или отдел поиска граждан. Оказалось, откроется только завтра утром. Швейцар посоветовал Вану обратиться в магазин музыкальных инструментов на Главной улице.

По дороге туда Ван приобрел себе новую трость: ту, что носил в Ардис-Холле, с серебряным набалдашником, оставил в станционном буфете в Волосянке. Нынешний экземпляр был грубоват, увесист, с удобным для обхвата наконечником и остер на конце, как альпеншток, — вполне пригоден для протыкания водянистых, выпученных глаз. В следующем магазине Ван купил себе костюм, в очередном — рубашки, трусы, носки, свободные брюки, пижаму, носовые платки, домашний халат, пуловер и пару домашних сафьяновых шлепанцев, свернувшихся зародышами в кожаном чехольчике. Все покупки были упакованы в чемодан и немедленно отправлены к нему в гостиницу. Он уже вошел было в магазин музыкальных инструментов, как вдруг его неожиданно осенило: он не оставил никакой записки секундантам Тэппера; развернулся и пошел обратно.

Обнаружив их сидящими в вестибюле, Ван попросил поскорей покончить с формальностями — ему предстояло куда более важное дело. «Не грубить секундантам» (never be rude to seconds), — прозвучал у него в ушах голос Демона. Гвардии лейтенант Арвин Анютингласс был рыхлого вида блондин с длиннющим мундштуком во влажных розовых губках. Джонни Рафин, эсквайр, был невысок ростом, брюнет и щеголь, в голубых замшевых ботинках и чудовищном ржаво-коричневом костюме. Вскоре Анютингласс исчез, оставив Вана оговаривать детали с Джонни, который, формально будучи готов оказывать Вану содействие, все ж не мог скрыть, что сердце его отдано Ванову противнику.