Джордж Дюморье - Трильби

Друзья добрались до площади Согласия в тот отрадный час прекрасного осеннего дня, какой бывает в блестящих столицах, когда за зеркальными витринами магазинов, на улицах и бульварах — повсюду уже зажглись огни, а дневной свет еще мерцает, готовясь вот-вот угаснуть, как быстротечная радость. И на сей раз, после захода солнца, будто нарочно, в виде особого подарка, желтая луна взошла с востока над Парижем и поплыла по небу над трубами Тюильрийского дворца.

Они остановились, чтобы поглядеть, как в старые времена, на возвращавшуюся с прогулки вереницу карет и экипажей. «Весь Париж» двигался нескончаемым потоком; он очень длинный, этот «весь Париж».

Друзья были в толпе таких же зрителей, как они. Маленький Билли стоял лицом к дороге прямо на мостовой.

И вдруг появилась великолепная открытая коляска, запряженная рысаками, еще великолепнее, чем у Хонксов. Блестящие ливреи лакеев и упряжка были почти вульгарны в своей ослепительной роскоши.

Откинувшись на сиденье, в ней полулежали Свенгали — он и она. Он в широкополом фетровом сомбреро на длинных черных кудрях, закутанный в драгоценные меха, с дымящейся толстой гаванской сигарой в зубах; она в соболях и черной бархатной шляпе с широкими полями. Ее светло-каштановые волосы были собраны на затылке в тяжелый узел. Нарумяненное лицо было покрыто жемчужной пудрой, подведенные глаза казались вдвое больше обычного. Но, несмотря на грим, она была сказочно красива, как чудесное видение, и вызвала в толпе изрядную сенсацию.

Маленький Билли почувствовал, как. все внутри у него оборвалось. Он поймал взгляд Свенгали и увидел, как, склонившись к ней, он что-то сказал. Она повернула голову и поглядела на Билли, стоявшего напротив; поглядел на него и Свенгали. Маленький Билли поклонился. На лице ее отразилось холодное презрение, и она сделала вид, что не узнает его. Свенгали окинул его пустым, равнодушным взором. Проезжая мимо него, они оба расхохотались; она — каким-то фальшивым, деланным смехом, как смеются девушки в лондонских барах.

Вокруг Билли все закружилось вихрем, ему показалось, что колеса их экипажа раздавили его.

Лэрд и Таффи видели эту сцену, ничто не ускользнуло от их внимания. Свенгали даже не посмотрел в их сторону.

Лэрд сказал: «Это не Трильби — клянусь честью, это не она! Она бы никогда так не поступила, никогда! Она неспособна на это! И притом у этой дамы совершенно другое, чужое лицо — уверяю вас!»

Таффи тоже заколебался, сомнения овладели им. Они подхватили Билли под руки и повели его к бульвару. Он совершенно пал духом, отказывался идти обедать к Пассфилям и рвался домой. Внезапно он почувствовал острый приступ тоски по матери, как чувствовал ее, будучи маленьким мальчиком, когда его постигала какая-нибудь беда в ее отсутствие. Он отчаянно затосковал, ему захотелось прижаться к ней, почувствовать ее ответную ласку. Старая любовь к матери вспыхнула в нем с новой силой! Вернулась и любовь к сестре, к милому домашнему очагу!

Когда они пришли в гостиницу, чтобы переодеться к обеду (Додор просил их появиться в самых элегантных вечерних костюмах, чтобы произвести должное впечатление на его будущую тещу), Маленький Билли заупрямился, не поддаваясь никаким уговорам. Только обещание Таффи сопровождать его назавтра в Девоншир и погостить у него некоторое время заставило его согласиться пойти к Пассфилям.

Могучий Таффи жил своими привязанностями — их было у него немного — Лэрд, Трильби и Маленький Билли. Трильби была вне досягаемости, — Лэрд был совершенно самостоятелен и достаточно крепко стоял на ногах, чтобы обходиться без посторонней помощи, поэтому всю свою потребность любить и покровительствовать Таффи сосредоточил на Маленьком Билли. Побуждаемый каким-то инстинктивным отеческим чувством, он готов был взвалить себе на плечи любой груз ответственности и заботы о нем.

Прежде всего, Билли без всяких усилий и лучше, чем кто-либо другой на свете, делал то, что так хотелось бы делать самому Таффи, но чего он не мог; это преисполняло Таффи постоянным чувством восхищения и преклонения перед Маленьким Билли, выразить которые он не сумел бы никакими словами.

Кроме того, его друг был маленького роста, слабого здоровья и совершенно не умел владеть собой. Но главное, был великодушен и внимателен к людям, совершенно лишен эгоизма и гордыни, с чистой, как горный хрусталь, душой. Он обладал даром увлекательной и остроумной речи и был неподдельно искренен; даже самое его молчание никого не тяготило, настолько всякий был уверен в нем, в чистоте его помыслов. Вот почему едва ли существовала жертва, большая или малая, которую с готовностью и радостью не принес бы Большой Таффи для Маленького Билли. С другой стороны, у Таффи глубоко под поверхностным слоем вспыльчивости, беспокойства по пустякам и наивным тщеславием силача таилось огромное терпение, подлинная скромность, смелость суждения, честность, прямота и сердечность — качества, делавшие его настоящим человеком, которому во всем можно довериться и на которого всегда можно положиться. А его мужественная, красивая внешность, высокий рост, небольшая круглая голова, посаженная на широкой шее и мощных плечах гладиатора, крепкие мышцы и могучая грудная клетка, тонкая талия, точеные щиколотки ног и запястья рук, совершенная в своей атлетической законченности фигура, непринужденная, грациозная сила, благодаря которой он выглядел элегантно в любом костюме, — все это было непрерывным праздником для зоркого глаза художника. И затем он умел так важно, серьезно и мило закручивать кочергу вокруг своей шеи и разламывать ее пополам, и подбрасывать тяжести, и поднимать за ножку кресло одной рукой… и чего только он не умел!

Поэтому едва ли существовала жертва, большая или малая, которую бы не принял Маленький Билли от Большого Таффи, считая это совершенно естественным, как дань физической силы — силе духа.

Par nobile fratrum [31] Благородное братство (лат.). — счастливая комбинация, прекрасное сочетание, залог крепкой и длительной дружбы.

На семейном банкете у господина Пассфиля было бы скучновато, если бы не присутствие неугомонного, как всегда, Додора. Еще больше оживлял общество Лэрд Боевой Петух, который был на высоте положения и превзошел самого себя в добродушии и эксцентричности по части грамматики и произношения французских слов. Господин Пассфиль был, по-своему, очень приятным человеком и обладал живым, игривым, склонным к шутке характером, часто встречающимся у преуспевающих французских буржуа средних лет, особенно если они не чванливы (иногда они и то и другое).