Густав Морцинек - Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

— Ильза… Ильза… — с трудом бормотал он.

— А теперь лежи тихо! И вы тоже! — прикрикнул я на всех.

Меня рассмешила их покорность. Они послушно легли на свои жесткие постели, вертелись, переворачивались с боку на бок и затихли, как примерные дети.

Я снова поглядел на часы.

С того момента, как мы спустились, прошло пятнадцать часов! Пятнадцать часов нас отделяет от мира бушующая стена пожара!

А их все нет и нет! Может, спасательные команды уже отступили? Может, через минуту остановят вентилятор — и тогда смерть?.. А, пусть все катится к черту!..

Не хотелось мне умирать в этом проклятом штреке, как крысе, запертой в коптильне! У меня позади бессчетное множество приключений, смерть не раз заглядывала мне в глаза, и всегда я оставался цел и невредим. А теперь мне предстояло медленно издыхать в дыму! Да к черту все это!

Я злился до бешенства.

То, что Кухарчик поддался страху и полез в дым, я понимал. С таким страхом, страхом беспомощности, я не раз сталкивался хотя бы на итальянском фронте! Или в концентрационном лагере! Такой страх лишал человека разума, сводил с ума.

Бедняга Кухарчик убедил себя, будто спасется от смерти, пройдя сквозь дым. А впрочем, черт его знает, что он думал! Скорее всего, вообще не думал!

Людей, казалось, доконало это происшествие. Они снова постепенно засыпали. Теперь я уже был уверен, что никто из них не станет безумствовать. Три лампы я погасил, две оставил и подвесил их на крюках к стоякам. Мрак уплотнился и обступил нас черной стеной.

Я насторожился, потому что придавившую нас тишину прорезали еле уловимые звуки. Я стал искать причину удивившего меня шума и обнаружил, что Остружка лежит на спине, сложив руки на животе, словно для молитвы, и губы у него шевелятся. Я напряг слух — молится!.. Пускай его молится!

Чтобы не уснуть я встал, взял лампу и не спеша пошел в глубь штрека. Я подумал: пойду медленно, очень медленно, пока не дойду до десятой перемычки. Проверил время. Мы тут уже шестнадцать часов без нескольких минут.

Я шагал, пригнувшись, и тянул носом воздух. Чистый-то чистый, только пахнет, как в коптильне. Неприятный этот запах усиливался по мере приближения к десятой перемычке. А может, надо было разобрать перемычку в одиннадцатом ходе?

Я дошел до перемычки и остановился. Дым полз, как мерзкий гад. Черный, свернувшийся в клубок, омерзительный гад! Значит, где-то в выработке еще горит! Я подумал: а пожар-то, должно быть, большущий!

И пока я стоял перед живой стеной дыма, вползающего в тоннель, меня вдруг стало одолевать странное желание успокоиться раз и навсегда, войти в полосу дыма и покончить с собой.

«Дурак! Дурак!» — мысленно ругал я себя.

Я услышал за спиной шаги. В глубине штрека увидел свет, плывущий из забоя. Что за черт? Неужели опять кого-нибудь обуял страх?

— Кто идет? — крикнул я.

Человек с лампой не ответил. Свет медленно приближался. Передо мной стоял Кухарчик.

— Что вы тут делаете? — неуверенно спросил я, заподозрив, что он собирается вторично лезть в дым.

— Ничего! Захотелось быть с вами… Так как-то легче на душе… Знаете, это я из-за Ильзы… Как вы думаете. Рыбка… — Он не закончил, потому что мы услышали какой-то размеренный, очень слабый треск из самой гущи дыма.

— Что это? — спросил Кухарчик.

— Не знаю! Пожалуй, спасательная команда!

— Иисусе! Мария!

— Тише, тише! Может, и не они…

Он затих, подался вперед, приложил к уху ладонь и слушал. Я сделал то же самое. Треск приближался, явно приближался, становился все отчетливее, громче! Значит, все-таки люди! Спасатели!

Нас лихорадило от волнения. Мы напряженно ждали. Хотя штрек здесь прямой, свет ламп мы не увидим, они утонут в дыму. Ведь люди идут на ощупь. И снова мне вспомнились «Слепые» Брейгеля. К черту Брейгеля!

Вот! Из черноты дыма медленно вылущивается пятно света. Потом другое, третье… Первое пятно растет, меняет цвет. Грязный темно-коричневый цвет превращается в рыжий, потом в желтый… Из дыма вынырнул человек в маске, за ним второй, третий, четвертый, пятый… В масках они выглядели, как чудища с длинными свиными сморщенными рылами. Вместо глаз — выпуклые стекла. Держатся за канат. Идут, словно не веря, что выбрались из дыма. Видно, что они страшно измучены.

Наконец вышли, остановились возле нас. Первый поднял лампу и осветил нас. Потом медленно отстегнул ремешки на затылке и снял маску. Вспотевшее человеческое лицо. Губы стиснуты, в глазах упорство.

— Живы? — спрашивает, и голос у него какой-то хриплый.

Остальные спасатели тоже снимают маски.

— Живы? — восклицает кто-то из них.

— Живы! — ответил я. — Все живы!..

— Черт подери, а мы думали, что не дойдем! Мы уже двадцатая команда. Все отступили…

— Но нам проложили дорогу! — Это заговорил старший. Лицо молодое и гордое. Замечательное человеческое лицо! — А где все ваши? Должны быть еще трое!

Они в забое. А Вильк из пятого штрека?

Их спасла тринадцатая команда часа четыре назад! Ну идемте! У нас для вас аппараты и маски… — добавил он и пошел вперед. За ним спасатели. Мы стояли, будто зачарованные, не веря своим глазам.

— Приятель! — шепнул Кухарчик. — Вот, держи! Возьми! — и стал совать мне в руку свои часы.

Я отбояривался, но он настаивал:

— Возьми, дружок! За Ильзу! Возьми!..

Я взял, и теперь часы Кухарчика — одна из семи удивительных памяток — тикают в шкафу среди своих собратьев.

Итак, я закончил рассказ, семь удивительных историй о часах, и на сердце стало легче. Такое у меня чувство, словно я исповедался в великих грехах и ксендз дал мне отпущение со словами:

— Иди с богом и больше не греши!

А мне сдается, что я вовсе и не грешил, а если уж такое случалось, то всего один грех тяготит мою совесть. Так вот, трудно мне было — я, кажется, об этом уже говорил — за делами человека увидеть его красоту. И чтобы разглядеть эту красоту, пришлось затратить много усилий, больше того — превеликих усилий. Бродя по свету, я встречал самых разных людей, таких и сяких, глупых и умных, добрых и злых, богатых и бедных, вороватых и честных, изолгавшихся и правдолюбцев. Но для меня прекраснейшими были те, чьи сердца источали любовь. Я имею в виду любовь к ближнему.

Вот почему из всех часов милее других мне часы Кухарчика. Они напоминают мне о поразительной черте человека. Так вот, когда спасательная команда вывела нас из шахты и мы сняли кислородные аппараты и маски, я увидел, что спасатель из команды, которая вынуждена была отказаться от поисков, прислонился к стояку и всхлипывает.