Уильям Моэм - Несостоявшиеся жизни

Она подхватила стул, на котором сидела, и быстро унесла в дом. Скелтон был в полном замешательстве. Ее несуразная внешность, слезы отчаяния, история, что она ему поведала, безостановочный тик, да к тому же явный страх, охвативший ее, как только она услышала голос мужа, поспешное бегство — он не мог найти всему этому объяснения.

Через несколько минут шаги Нормана Грэйнджа загремели на веранде.

— Я узнал, что вам лучше, — сказал он.

— Спасибо, гораздо лучше.

— Если захотите присоединиться к нам за бранчем, я велю поставить для вас прибор.

— Спасибо, с удовольствием.

— Отлично. Пойду приму ванну и переоденусь.

Он вышел. Вскоре пришел бой и сказал Скелтону, что его хозяин ждет гостя. Скелтон прошел следом за ним в маленькую гостиную, жалюзи в ней были опущены, чтобы уберечься от зноя. То была неуютная, заставленная разномастной — английской и китайской — мебелью комната, на столиках валялись дешевые безделушки. Тут не было ни желанного комфорта, ни прохлады. Грэйндж переоделся в саронг и короткую малайскую куртку, в этой национальной одежде он выглядел простовато, но внушительно. Он представил Скелтона жене. Она пожала ему руку с таким видом, словно видела его впервые, и пробормотала слова приветствия. Бой объявил, что еда подана, и они перешли в столовую.

— Я слышал, вы не новичок в наших гиблых местах, — сказал Грэйндж.

— Да я тут уже два года. Я антрополог, изучаю нравы и обычаи племен, не имевших контактов с нашей цивилизацией.

Скелтон решил, что обязан рассказать хозяину дома, как случилось, что ему пришлось воспользоваться вынужденным — он это ощущал — гостеприимством последнего. Покинув деревню, в которой обосновался, Скелтон десять дней добирался до реки, где нанял две лодки — одну для себя, другую для багажа, Конга и палатки, и велел плыть к морю. Дорога через весь остров была долгой и трудной, он с большим удовольствием устроился на матрасе под плетеным навесом и расслабился. Все то время, что он путешествовал, здоровье его не подводило, и когда они плыли вниз по реке, он не мог избавиться от мысли, что ему очень повезло; но как только он осознал, о чем думает, то сразу понял — значит, ему становится хуже, раз подобные мысли приходят в голову. Правда, накануне пришлось выпить очень много арака в хижине, где они устроились на ночлег, но он привык к местной водке, так что голова у него болела не от нее. Ему было как-то не по себе. На нем ничего не было, кроме шорт и нижней рубашки, его стало знобить, что само по себе было странно, потому что солнце палило нещадно: Скелтон положил ладонь на планшир и едва не отдернул, до того раскалилось дерево. Если бы под рукой оказалась куртка, он непременно бы ею накрылся. Ему становилось все холоднее, потом начали стучать зубы; он свернулся на матрасе калачиком, дрожа с головы до пят, отчаянно пытаясь согреться. Естественно, он догадывался, в чем дело.

«Господи! — простонал он. — Малярия».

Он позвал старшего и приказал:

«Пришли мне Конга».

Старший крикнул сидевшим во второй лодке, а своим гребцам велел остановиться. Через минуту лодки оказались рядом, и Конг перебрался к ним.

«У меня лихорадка, Конг, — простонал Скелтон. — Достань походную аптечку, а еще найди одеяла, умоляю. Я до смерти продрог».

Конг дал хозяину большую дозу хинина и накрыл его всем, что нашлось в лодке. Они снова тронулись в путь.

Скелтону было так плохо, что его не стали выносить на берег, поэтому ночь он провел в лодке. Два следующих дня ему было совсем худо. Временами к нему подходил кто-нибудь из гребцов — посмотреть, как он, а старший задерживался дольше других и задумчиво его разглядывал.

«Сколько дней до моря?» — спросил Скелтон боя.

«Четыре, пять. — Конг помолчал. — Старший туда не пойти. Говорит, домой надо назад».

«Пусть идет к черту».

«Старший говорит, вы совсем слабый, вы помирать. Если помирать, а он пойти с вами в порт, у него беда будет».

«Я не собираюсь умирать, — сказал Скелтон. — Я выздоровлю. У меня обычная малярия».

Конг не ответил. Его молчание раздражало Скелтона. Он понимал, что у китайца что-то на уме, о чем тот не хочет говорить.

«Выкладывай, что там у тебя, болван!» — прикрикнул он.

Скелтон пришел в отчаяние, услыхав от Конга правду. Старший решил потребовать, когда они вечером доплывут до стоянки, чтобы Скелтон с ним расплатился, и уплыть до восхода, прихватив обе лодки. Он боялся везти умирающего дальше. У Скелтона не было сил его уламывать, он мог только надеяться, что, пообещав большие деньги, заставит того выполнить их уговор. Весь день Конг и старший препирались, но, когда лодки причалили на ночь к берегу, старший подошел к Скелтону и угрюмо заявил, что дальше не поплывет. Рядом есть большой дом, где он может отлежаться, пока не полегчает. И начал выгружать вещи Скелтона. Тот отказался сходить на берег. Он приказал Конгу дать ему револьвер и поклялся, что пристрелит любого, кто к нему сунется.

Конг, гребцы и старший поднялись к дому, оставив Скелтона одного. Он пролежал в лодке несколько томительных часов, лихорадка сжигала его тело, во рту пересохло, а в голове путались беспорядочные мысли. Наконец замелькали огоньки и послышались голоса. Бой-китаец подошел к нему со старшим и с незнакомым мужчиной, по-видимому, жившим в доме. Скелтон призвал на помощь всю свою волю, чтобы понять, что говорит ему Конг. Оказалось, в нескольких часах плавания вниз по течению живет белый человек, и если Скелтон согласен, старший его туда доставит.

«Лучше вы сказать „да“, — посоветовал Конг. — Может, у белого человека баркас, тогда мы быстро-быстро добираться до моря».

«Кто он такой?»

«Плантатор, — ответил Конг. — Парень говорит, у белого каучуковая плантация».

Скелтон был без сил и спорить не мог. Единственное, о чем он мечтал в ту минуту, — заснуть. И он согласился.

— Честно говоря, что было потом, я не помню, — закончил он, — пока не проснулся вчера утром и не понял, что я непрошеный гость в вашем доме.

— Я ничуть не виню даяков, — сказал Грэйндж. — Когда я спустился к реке и увидел вас, то понял, что вы полный доходяга.

Миссис Грэйндж хранила молчание, пока Скелтон рассказывал о своих перипетиях, ее голова и рука дергались через одинаковые промежутки времени, словно подчиняясь невидимому часовому механизму; муж попросил ее передать ему вустерский соус — это был единственный раз, когда он к ней обратился, — она задергалась в таком пароксизме, что смотреть на нее было страшно. Она передала ему соус, не сказав ни слова. Скелтону стало не по себе от мысли, что она панически боится Грэйнджа. Это было очень странно — он производил впечатление неплохого человека. Он был образован и неглуп, и хотя его манеру поведения трудно было назвать сердечной, было ясно, что он готов помочь по мере сил.