Теодор Шторм - Всадник на белом коне

Поклонившись главному смотрителю, Эльке добавила:

— Надеюсь, ваша милость меня простит! Трое пожилых людей глядели на Эльке с удивлением; пастор посмеивался, старик уполномоченный ограничился только кратким: «хм-хм», старший смотритель же озабоченно потирал лоб, как если бы обдумывал важное решение.

— Да, милая юная госпожа, а как здесь, на коте, обстоит дело с имущественными правами супругов? [52]Должен признаться, я не слишком силен в юридических тонкостях.

— Это и не должно заботить вашу милость, — отвечала дочь смотрителя. — Я еще до свадьбы собираюсь передать жениху права владения имуществом. Я ведь тоже не без гордости, — добавила она с улыбкой, — и хочу выйти замуж за самого богатого человека в деревне!

— Что ж, Маннерс, — заметил пастор, — вы же как крестный не будете возражать, если я обвенчаю молодого смотрителя с дочерью старого?!

Старик тихо покачал головой.

— Благослови их Господь! — сказал он задумчиво.

Главный смотритель протянул Эльке руку.

— Ваши слова и мудры и правдивы, Эльке Фолькертс. Благодарю за разрешение этой трудной задачи и надеюсь в будущем быть гостем в вашем доме, причем при более благоприятных обстоятельствах, чем сегодняшние. Но то, что смотрителя мы получаем из рук столь юной госпожи, достойно всяческого удивления!

— Ваша честь, — возразила Эльке, вновь взглянув на почтенного чиновника серьезными темными глазами, — женщине позволительно оказать помощь достойному человеку!

Выйдя в соседнюю комнату, Эльке приблизилась к Хауке Хайену и молча взяла его за руку.

Минуло несколько лет. Тесный дом Теде Хайена снимал теперь бодрый наемный работник с женой и ребенком; молодой же смотритель плотины Хауке Хайен, вместе с супругой Эльке Фолькертс, жил и распоряжался в доме, некогда принадлежавшем ее отцу. Каждое лето, как и прежде, шумел у крыльца могучий ясень; но на скамье под ним по вечерам можно было увидеть только сидящую одиноко за рукодельем молодую хозяйку; ребенка все еще недоставало в этой семье. Что касается мужа, то ему некогда было сидеть вечерами у порога, поскольку после старого смотрителя, хоть Хауке и помогал ему, осталось множество недовыполненной работы, за которую приниматься при жизни старика было бы неуместно; однако сейчас, мало-помалу, завершались и эти дела. Новая метла мела жестко и упорно. Помимо прочего, необходимо было вести разросшееся за счет надела Хауке хозяйство, причем на первых порах пришлось обходиться без младшего батрака. Молодые супруги, за исключением воскресных дней, когда вместе отправлялись в церковь, виделись только по утрам или вечерам да еще во время краткого обеда, потому что Хауке все время торопился. Итак, жизнь их протекала в трудах, но оба были довольны.

Однако не обошлось и без наветов. Как-то раз в трактире собрались за выпивкой молодые хозяева с маршей и гееста — компания довольно неспокойная; после четвертой или пятой кружки стали обсуждать не короля и правительство — так далеко в ту пору не заходили, — а общинные и местные власти. В первую очередь порицались общинные налоги, повинности и нагрузки, и чем дольше шла беседа, тем возмутительней казалось собеседникам наложенное на деревенских жителей бремя, в особенности же работы на плотине. Все водоспуски и шлюзы, которые прежде были исправны, теперь вдруг разом требовалось чинить; на плотине всегда ведь можно найти место, куда необходимо свезти пару сотен тачек земли, черт побери всю эту мороку!

— А все от вашего умника-смотрителя! — крикнул один из жителей гееста. — Он постоянно что-то измышляет и всюду сует свой нос!

— Твоя правда, Мартен, — поддакнул сидевший напротив Оле Петерс. — Вечно что-то выдумывает, чтобы выслужиться перед главным смотрителем. Но ничего, мы до него еще доберемся!

— Как же вы позволили его себе навязать? — спросил другой. — Вот теперь и раскошеливайтесь!

Оле Петерс засмеялся.

— Да, Мартен Феддерс, так оно и случилось, теперь уж ничего не поделаешь. Старый смотритель получил свою должность от отца, а новый — от супружницы.

За столом раздался громкий хохот. Очевидно, острота нашла в сердцах слушателей живейший отклик.

Слова эти, сказанные в людном месте, разлетелись меж жителей гееста и маршей и в конце концов достигли и самого Хауке.

— Псы! — гневно воскликнул он, сверкнув глазами в сторону деревни, как если бы собирался всех высечь.

Эльке положила ладонь на его руку.

— Пусть себе болтают! Они же тебе завидуют.

— В том-то и дело, — ответил он сердито.

— Да и разве Оле Петерс сам не сделался хозяином только благодаря женитьбе!

— Все так, Эльке, но надела, полученного им от Фоллины, маловато, чтобы стать смотрителем!

— Скажи лучше, что он сам для этого мелковат!

Эльке заставила мужа повернуться так, чтобы он мог видеть себя в зеркале, висящем в простенке между окнами.

— Вон там стоит смотритель, — объявила она. — Погляди-ка на него повнимательней — должность принадлежит тому, кто способен ее исполнять!

— Да, возможно, ты права, — ответил он задумчиво, — и все же… Сейчас, Эльке, я еду к восточному шлюзу, там створы опять не закрываются.

Она сжала его руку.

— А ну-ка посмотри мне в глаза! Почему ты отводишь взгляд?

— Все в порядке, Эльке. Конечно же ты права.

Хауке ушел и вскоре и думать забыл о починке шлюзов. Другие мысли, занимавшие его вот уже много лет, вытеснили все сиюминутные заботы о плотине и настолько властно захватили душу, что Хауке почувствовал себя окрыленным.

Почти не сознавая, что делает, смотритель пошел вдоль плотины на юг, по направлению к городу. Деревня, расположенная левее плотины, уже скрылась из виду; но Хауке шел и шел вперед, пристально вглядываясь в широкую прибрежную полосу. Находись кто-нибудь рядом с ним, он бы сразу понял, что Хауке о чем-то напряженно думает. Наконец Хауке остановился там, где прибрежная полоса, все более сужаясь, каймой пролегла вдоль плотины.

— Пойдет! — сказал он самому себе. — Я уже семь лет в должности смотрителя; отныне никто не скажет, что я получил ее благодаря жене!

Некоторое время Хауке стоял, окидывая взором зеленое побережье; потом пошел назад, туда, где узкий выгон вновь сменял вольно раскинувшуюся равнину. Но у самой плотины через нее перекатывался мощный поток воды, отделяя почти все побережье от твердой земли и образуя не защищенный от волн остров — такие здесь именуют «халлигами». Через поток был перекинут грубо сколоченный деревянный мост; по нему переводили скотину или перевозили телеги с сеном или зерном. Было время отлива, и сентябрьское солнце золотило широкую, примерно в сто шагов, полосу ила с образовавшимся в ее середине глубоким проливом, по которому море все еще гнало свои волны.