Хербьерг Вассму - Сто лет

Жду, когда по дороге можно будет проехать на велосипеде. Я не брала свой велосипед в Бё. Я им очень дорожу. Теперь такого велосипеда уже не купишь. Вообще-то мне нужны новые шины, но достать их почти невозможно, особенно для моего велосипеда. Придется, пока можно, латать старые.

Думаю, я все-таки поеду домой. Мне дадут расчет, как только мои хозяева найдут новую работницу, а это трудно — сейчас многим требуются работницы.

Дорогой Ханс, может, ты сумеешь освободиться и приехать ко мне ненадолго, когда я буду дома? Ведь тебе тоже нужен отпуск, даже если ты не спишешься с судна.

Недавно я была в магазине и купила себе туфли и материи на платье. Выбора почти нет, и все так дорого, что купить невозможно. Сегодня опять плохая погода. Я сильно простужена, и у меня так болит голова, что пришлось лечь. Мне нужен отдых, но я должна отнести это письмо в Скаген, если хочу, чтобы оно ушло с завтрашним пароходом.

Я рада, что лето проведу дома. Работы там много, это правда, но приятно для разнообразия поработать на поле. Уже очень давно я не жила дома подряд целое лето. Сейчас я кончаю писать это письмо, но все мои мысли с тобой. Нежный привет.

Йордис.

PS. Адрес моей мамы: Элида Кнудсен, Стренгельвог в Вестеролене.

Сортланд, 11-7-41.

Моя дорогая Йордис!!

Ты, наверное, думаешь, что я испарился или забыл тебя?' Ни то, ни другое, дорогая. Я послал тебе телеграмму из Киркенеса, когда мы оказались там в минной ловушке, русские наставили мин уже после того, как мы вошли в гавань. Но, как видишь, теперь мы с товарищами уже вырвались оттуда. Я очень устал, потому что мы не спали от Киркенеса до Трумсё. Говорил с "шефом" об отпуске, он обещал отпустить меня, как только найдет мне замену. Но в наши времена это не так-то просто.

Он хочет, чтобы я перевелся на другой пароход в качестве второго кока. Но я соскучился по тебе, хочу получить отпуск и приехать к тебе.

Надеюсь, что, пока идет война, мне не придется больше ходить в Киркенес. Это ужасно, поверь мне. Сейчас я не могу больше писать об этом. Надеюсь, ты понимаешь, почему ты ничего обо мне слышала. Когда я был там, почтовое сообщение не работало. Немцы не впускали и не выпускали ни одно судно. Дороги тоже были перекрыты и не пропускали машины. Война — это ад, хотя я ее почти не видел.

У меня есть банка настоящего кофе для твоей Мамы. Я не могу послать ее почтой, от посылки будет пахнуть кофе, а посылать такие вещи считается теперь преступлением. Мне хотелось написать тебе так много, все, чем полна моя голова, но я слишком устал. Все последнее время я жил в какой-то вечности, которой не было ни конца ни краю. Признаюсь, мне было страшно.

Нежный привет.

Ханс.

Стренгельвог, воскресенье. 30-11-41.

Мой дорогой Ханс!

Ну вот, скоро уже неделя, как ты уехал, но, наверное, до сих пор еще не попал домой. Погода была ужасная. После твоего отъезда дождь так и не прекращался. И сильный ветер. Я все время думаю о тебе и почти каждую ночь вижу тебя во сне. Очень надеюсь, что мы скоро опять будем вместе.

Хочу сказать тебе, что в Лангнесе продается дом за две тысячи крон. Но это только дом, без земли, его надо оттуда перевезти. Дом совсем новый. Дорогой Ханс, ты знаешь, как я мечтаю, чтобы у нас с тобой был свой дом. На той неделе я кончу прясть шерсть тебе на кофту. Но не могу обещать, что успею связать ее к Рождеству, потому что перед Рождеством бывает много работы по дому, ты сам знаешь.

Я благополучно добралась из Алсвога. Когда я миновала болота и пришла к сестре Хельге, было еще довольно светло. Там я переночевала. Домой попала только на другой день. Уже тогда дул сильный ветер, но дождь начался, когда я была уже дома. С тех пор он так и льет. В пятницу я была в Мюре, отправляла мамино письмо, которое ей непременно хотелось послать в тот день. Мы опоздали на почту, вот мне и пришлось идти в Мюре. Я вымокла насквозь, хотя на мне был мамин плащ и зюйдвестка. Отвратительная погода, ничего не скажешь.

Дорогой Ханс! Только что получила от тебя телеграмму и знаю, что ты уже дома, спасибо за сообщение! Если хочешь, купи то, о чем мы говорили, нам все равно это понадобится.

Не забудь поблагодарить твою маму за ягоды, которые она нам прислала. Дорогой, мне так тебя не хватает, для меня существуешь только ты!

Всего тебе доброго, я жду тебя обратно.

Нежный привет. Обнимаю и целую тысячу раз.

Твоя Йордис.

Седьмого декабря 1942 года Йордис и Ханс пришли из Нююрда от Хельги и Альфреда накануне вечером. Теперь они сидели на кухне у Эрды и Бьярне в Ведхёггане и наслаждались покоем, пока старшие дети играли в снежных сугробах. Бьярне раздобыл настоящего кофе, а Эрна напекла венской сдобы на домашнем масле. Они держали двух коров и несколько овец. В те времена это было большим подспорьем. Целинные земли в Нююрде и Ведхёггане отдавали молодым, которые хотели на них работать. В этих местах людям всегда приходилось работать руками. И на земле и на море. Говорить об этом было не принято. Хотя кое-кому приходилось, кроме того, работать и в конторе, как, например, Бьярне.

Йордис через стол смотрела на Ханса. Кажется, он уже забыл их вчерашнюю ссору. За столом он был внимателен и протянул блюдо Эрде, которой было до него не дотянуться. Открытое, веселое лицо. Прядь темных волос упала на лоб и вздрагивала при каждом слове. Широкая улыбка поражала своей неожиданностью. Словно Ханс хранил ее для особых случаев.

— У тебя достаточно детских вещей? — спросила Эрда у Йордис.

— Хельга отдала мне вещи после своих детей. Кроме того, Комиссию по снабжению наконец уведомили о моем переезде из Бё. Меня поставили на учет в Экснесе, и теперь я могу получить карточку на промышленные товары, — сказала Йордис.

— Между прочим, а вы знаете, что теперь я ведаю здесь всеми карточками? — засмеялся Ханс.

— Тебе повезло, что ты получил место в Комиссии по снабжению вместе с Бьярне, ведь Йордис после родов больше не сможет работать на почте, — заметила Эрда.

— Эрда, твои булочки просто тают во рту, — сказала Йордис, собрала пальцами золотистые крошки и отправила их в рот.

— Бери еще, тебе надо есть за двоих! Не стесняйся, для детей я отложила, они свое получат, когда придут с улицы. — Эрда улыбнулась. Глаза ее сияли. Словно там, где была венская сдоба, не могло быть никакого горя.

— Что вам помешало купить тот дом, который продавался? — спросил Бьярне и посадил на колени хныкавшего малыша.

Йордис не поднимала глаз от скатерти. Вышивка крестом растрепалась. Тому, кто видел ее впервые, трудно было понять, что на скатерти был вышит красный цветок.

— Его предстояло перевезти, а у нас еще не было земли. Да и столько денег у нас тоже не было, — коротко объяснил Ханс.