Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль

Сейчас, когда она ему поклонилась и застыла, ее волосы слегка касались татами, и на их фоне ярко выделялась красная цилиндрическая чашка.

Наконец Фумико поднялась и, закрыв ладонями мокрое от слез лицо, вышла из комнаты.

Она довольно долго не возвращалась.

Кикудзи громко сказал:

– Фумико-сан, разрешите откланяться.

Когда он вышел в переднюю, Фумико появилась с каким-то свертком.

– Вот, возьмите, пожалуйста. Только уж не знаю, удобно ли будет нести.

– Простите, что это?

– Сино.

Кикудзи очень удивился: когда же она успела вынуть цветы, вылить воду, вытереть кувшин, положить его в футляр и завернуть в фуросики!

– Как-то неудобно. В нем же цветы стояли. Может быть, в другой раз?

– Нет, пожалуйста, возьмите сегодня.

Кикудзи подумал, что ей стало очень тяжело оставаться с ним, потому она так быстро и упаковала сино.

– Хорошо, я возьму. Благодарю вас.

– Конечно, я должна была бы сама отнести кувшин к вам, но я не могу войти в ваш дом.

– Почему?

Фумико не ответила.

– Что ж, до свидания, – сказал Кикудзи уже на пороге.

– Большое вам спасибо, что навестили меня. И… женитесь поскорее, не думайте о моей маме…

– Ну зачем вы об этом!

Кикудзи, уже за дверью, обернулся, но Фумико не подняла склоненной в поклоне головы.

В сино, полученный от Фумико в подарок, Кикудзи поставил цветы – белые розы и гвоздики бледных тонов.

У Кикудзи появилось такое чувство, словно он полюбил госпожу Оота только сейчас, после ее смерти.

И еще ему казалось, что, не будь Фумико, ее дочери, он бы не догадался о своей любви.

В воскресенье Кикудзи позвонил Фумико.

– Вы по-прежнему одна?

– Да. Правда, сейчас мне уже становится немного тоскливо.

– А ведь нехорошо все время быть одной…

– Да, я понимаю…

– Наверно, очень тихо там у вас… Я даже по телефону слышу тишину вашего дома.

Фумико едва слышно рассмеялась.

– Почему бы вам не попросить какую-нибудь подругу пожить с вами?

– Это было бы, конечно, хорошо. Но, знаете, мне кажется, если здесь появится посторонний человек, все сразу станет известно про маму.

Кикудзи не нашелся, что ответить.

– Вы хоть на улицу-то выходите? Или не можете дом оставить?

– Почему же не могу? Запираю и ухожу.

– В таком случае, зашли бы как-нибудь ко мне.

– Спасибо, как-нибудь зайду.

– Как ваше здоровье?

– Ничего, похудела немного.

– А спите как?

– Плохо, можно сказать, совсем не сплю.

– Вот уж это никуда не годится!

– Не знаю, может быть, я скоро улажу все дела с домом и сниму комнату у подруги.

– Что значит «улажу»?

– А я продаю дом…

– Ваш дом?

– Да.

– Решили продать?

– Да… А вы считаете, что лучше не продавать?

– Как вам сказать… во всяком случае, я тоже подумываю, не продать ли и мне свой.

Фумико молчала.

– Впрочем, какой смысл обсуждать по телефону такие сложные вопросы. Зашли бы ко мне… Я дома, сегодня ведь воскресенье.

– Да. Воскресенье…

– Знаете, в кувшине, который вы мне подарили, уже стоят цветы, садовые, на европейский манер. Но если вы придете, я использую его по прямому назначению – как мидзусаси…

– Устроите чайную церемонию?

– Ну, не настоящую… Просто жалко не использовать такое сино хоть раз как положено. Ведь настоящая красота чайной посуды проявляется только в сочетании с другой посудой для чайной церемонии.

– И все же сегодня я не смогу прийти. Очень уж плохо выгляжу, гораздо хуже, чем в тот раз, когда вы у меня были.

– Да ерунда все это! Ведь никаких гостей у меня не будет…

– Все равно…

– Значит, не придете?

– Нет… До свидания!

– Всего хорошего. Ой, кажется, ко мне тут кто-то пришел… Ну, пока!

Пришла Тикако Куримото.

Кикудзи весь сжался – неужели Тикако слышала его телефонный разговор?

– Погода-то, погода какая великолепная! Вот я и выбралась из дому, решила навестить вас… А то все дожди да дожди, просто сил нет…

Тикако уселась и, разумеется, сейчас же заметила сино.

– С вашего позволения, Кикудзи-сан, я бы хотела немного побыть в чайном павильоне. У меня теперь есть свободное время, ведь лето уже, уроков мало, вот и зашла…

Тикако пододвинула к Кикудзи подарок – коробку печенья и веер.

– Наверно, в чайном павильоне опять пахнет плесенью.

– Наверно…

– Вижу, у вас сино Оота-сан. Позвольте полюбоваться, – произнесла Тикако равнодушным тоном и, не вставая с места, пододвинулась поближе к кувшину.

Крепко упершись ладонями о татами, Тикако наклонилась над ним. Ее плечи, костистые, по-мужски широкие, приподнялись, голова опустилась, и Кикудзи показалось, что она вот-вот прыснет на цветы губительным ядом.

– Изволили купить?

– Нет, получил в подарок.

– Такую вещь?! Подарок, конечно, вам сделали роскошный, слов нет. Все понятно – на память, значит.

Тикако выпрямилась, повернулась к Кикудзи.

– Да, вещь очень ценная. Уж лучше бы вы купили это сино. А то даже как-то страшно от такого подарка. Это ведь ее дочка подарила вам…

– Купить? Я подумаю.

– Подумайте. У вас в доме много чайной утвари господина Оота. Но ваш отец все покупал, платил за нее деньги. Конечно, тогда, когда стал покровительствовать госпоже Оота… Вот и выходит…

– Прекратите этот разговор!

– Ладно, ладно, молчу!

Тикако вдруг быстро и необыкновенно легко поднялась и вышла из комнаты.

Вскоре послышались голоса – ее и служанки. Когда она снова появилась, на ней был кухонный халат.

– А Оота-сан ведь с собой покончила! – сказала она. Ее слова обрушились на Кикудзи, как внезапный удар.

– Что за бред! Ничего подобного!

– Вы так думаете? И ошибаетесь! Я сразу поняла. От нее всегда веяло чем-то зловещим. – Тикако взглянула на Кикудзи. – И ваш отец говорил, что она загадочная женщина. Конечно, мы, женщины, смотрим друг на друга другими глазами, чем смотрят на нас мужчины, но… Странная она была, какая-то не то наивная, не то невинная… Не знаю, не знаю, но мне такие не по нутру… А что навязчивая она была, это уж совершенно верно…

– Я бы попросил вас не говорить дурно о покойной!

– Простите, Кикудзи-сан! Вы правы, нехорошо так говорить… Но ведь эта покойница и сейчас вам мешает – мешает вашему браку… Да и отец ваш от нее натерпелся…

«Не отец, – подумал Кикудзи, – а ты сама натерпелась». Связь отца с Тикако, наверно, была случайной и очень короткой, и бросил он ее не из-за госпожи Оота, а гораздо раньше. Но Тикако возненавидела госпожу Оота лютой ненавистью. За то, что эта женщина была дорогой и близкой отцу до самой смерти.

– Да, сложная она была штучка, эта Оота-сан! – не унималась Тикако. – Вы, Кикудзи-сан, мужчина молодой, малоопытный, вам в ней не разобраться. Я вам больше скажу: счастье, что она догадалась вовремя умереть, для вас счастье. Не то погибли бы вы, сгинули. Правда, правда!