Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)

— А мы как раз говорили о тебе, приедешь ты, нет ли… — произнесла Сатико, опустив пальцы на струны.

Юкико была бледна и казалась усталой с дороги, но от внимательного взгляда Сатико не ускользнуло, как просветлело её лицо, едва она вошла в гостиную. И впрямь — такая задумчивая и грустная на вид, Юкико любила, когда в доме празднично и оживлённо.

— Сестричка, ты приехала «Ласточкой»?

Оставив вопрос племянницы без ответа, Юкико обратилась к сестре:

— Это у тебя парик, Кой-сан?

— Да. Его как раз сегодня принесли.

— Он очень тебе идёт.

— Мы заказали его на двоих, — объяснила Сатико. — Я тоже рассчитываю время от времени в нём красоваться.

— И ты можешь его поносить, если хочешь.

— Ну да, например, в день свадьбы.

— О чем ты говоришь! — весело откликнулась Юкико. — Я в нём утону.

У Юкико и в самом деле была очень маленькая головка, хотя обилие волос делало это незаметным.

— Ты приехала как раз вовремя, Юкико, — сказал Тэйноскэ. — Сегодня Кой-сан получила парик, и мы попросили её исполнить свой танец для нас в полном убранстве. К тому же я не уверен, что смогу выбраться на концерт двадцать первого, ведь это вторник.

— Эцуко, к сожалению, тоже не сможет пойти: она будет в школе.

— А почему они не устроили этот вечер в воскресенье?

— Наверное, чтобы не привлекать к нему особого внимания. Сейчас не те времена…

— Ну что ж, — сказала Таэко, взяв зонтик в правую руку, — давай продолжим, сестрица?

— Нет, нет, — воскликнул Тэйноскэ, — вы должны начать сначала!

— Пожалуйста, Кой-сан, — подхватила Эцуко, — станцуй ещё раз для Юкико.

— Но не будет ли это слишком утомительно для Кой-сан?

— Ничего, лишний раз повторить невредно, — сказала Сатико. — Правда, я совсем здесь закоченела.

— Я принесу вам грелку, — предложила О-Хару. — Вы сразу же согреетесь.

— Ну что ж, пожалуй.

— Тогда я объявляю перерыв. — Таэко положила зонтик на пол и, придерживая подол, мелкими шажками засеменила к дивану. — Нельзя ли попросить у вас сигарету, братец?

Тэйноскэ протянул ей пачку «Gelbe Sorte», и Таэко закурила.

— А я пойду умоюсь, — сказала Юкико и направилась в ванную.

— Вы поглядите, Юкико так и сияет, — заметила Сатико. — Послушай, ты должен сегодня повести нас всех куда-нибудь ужинать. Надо же отметить приезд Юкико. Да и Кой-сан вполне заслужила угощение.

— Вот как? Значит, мне предстоит сегодня раскошелиться?

— Думаю, это твоя прямая обязанность. В любом случае у тебя нет выбора, я распорядилась, чтобы дома к ужину ничего не готовили.

— Я с удовольствием поужинаю в каком-нибудь ресторане, — сказала Таэко.

— Куда же нам пойти: к «Ёхэю» или в «Ориентал грилл»?

— Меня устраивает и то и другое. Нужно спросить Юкико.

— Наверное, она соскучилась по хорошей рыбе.

— В таком случае мы выпьем по бокалу белого вина и отправимся к «Ёхэю», — решил Тэйноскэ.

— Я постараюсь, чтобы мой танец вам понравился, а то ещё, чего доброго, не возьмёте меня с собой.

Увидев вошедшую с грелкой О-Хару, Таэко притушила в пепельнице сигарету, поднялась с дивана и стала оправлять на себе кимоно.

Весь месяц Тэйноскэ был занят делами, связанными с ликвидацией одной компании, и поэтому отнюдь не был уверен, что сможет пойти на концерт. И всё же утром двадцать первого числа он позвонил Сатико со службы и попросил её на всякий случай сообщить, в какое время начнётся выступление Таэко. В половине третьего Сатико ему сообщила, что Таэко будет выступать следующим номером. Если он хочет успеть к её выходу, ему следует поторопиться.

Тэйноскэ направился уже к двери, но тут к нему явился неожиданный посетитель. Деловой разговор между ними затянулся, и спустя полчаса в кабинете Тэйноскэ снова зазвонил телефон. На сей раз это была О-Хару: барыня просила передать, что до выхода Кой-сан осталось несколько минут. Второпях выпроводив посетителя, Тэйноскэ вскочил в лифт, мгновенно пересёк улицу и вбежал в универмаг «Мицукоси». Концертный зал находился на восьмом этаже. Когда Тэйноскэ вошёл в зал, Таэко уже была на сцене.

Зная от Сатико, что число приглашённых на концерт в основном родственниками участниц, членами общества «Осака» и читателями издаваемого этим обществом журнала, Тэйноскэ полагал, что зрителей окажется не так много. Между тем зал был почти полон, а кое-кто даже стоял в проходе — как видно, люди истосковались по зрелищам, и многие пустили в ход свои связи, чтобы раздобыть пригласительный билет.

Не теряя времени на поиски свободного места, Тэйноскэ присоединился к стоящим в проходе и устремил взгляд на сцену. Но тут его внимание, привлёк какой-то человек с фотоаппаратом, сидевший в последнем ряду, всего в двух метрах от него. Это был, без сомнения, Итакура. Тэйноскэ поспешил ретироваться в дальний угол, откуда время от времени украдкой поглядывал на молодого человека. Тот, почти не отрываясь от объектива, щёлкал своим фотоаппаратом. На нём было пальто с высоко поднятым воротником. По всей видимости, он нарочно так оделся, чтобы его не особенно узнавали, но эффект получился как раз противоположный: в своём экстравагантном, в стиле артистической богемы, пальто, как видно, привезённом из Америки, он невольно привлекал внимание присутствующих.

Таэко танцевала вполне хорошо, без явных огрехов и сбоев. Однако то ли из-за длительного перерыва в занятиях, то ли потому, что она впервые выступала на настоящей сцене, перед большой аудиторией (до сих пор ей доводилось танцевать лишь на импровизированной сцене в гостиной госпожи Камисуги и у себя дома в Асии), её движения казались несколько скованными, им не хватало свободы.

Предвидя возможные затруднения и понимая, что успех её танца будет во многом зависеть от музыкального сопровождения, Таэко попросила, чтобы сегодня ей аккомпанировала дочь кэнгё Кикуоки, у которого в своё время Сатико обучалась игре на кото. Но какое бы волнение и робость ни испытывала Таэко в душе, внешне это никак не проявлялось. Она держалась уверенно и хладнокровно, как будто танец готовился не один месяц и ей не впервой выступать при таком стечении публики.

Это поразительное спокойствие свояченицы было неприятно Тэйноскэ: он улавливал в нём нечто притворное, показное, вызывающее, чего не должно быть в молодой девушке. Впрочем, подумал он, Таэко не так уж и молода. Ей двадцать девять лет — в этом возрасте гейши считают себя чуть ли не старухами, и в том, что Таэко не трепещет, как девочка, нет ничего удивительного. Ещё во время её прошлогоднего выступления Тэйноскэ неожиданно для себя со всей отчётливостью понял, что Таэко уже не юная барышня, за которую всё её принимают, а вполне зрелая женщина. Неужели в старинном костюме и причёске всё женщины выглядят старше? Или это относится только к Таэко, которую он привык видеть в европейской одежде? А может быть, её старит невозмутимость, с какой она держится на сцене?..