Дзюнъитиро Танидзаки - МЕЛКИЙ СНЕГ (Снежный пейзаж)

«Любовь глупца» — не автобиографический роман, хотя в основу его в какой-то мере положен личный жизненный опыт, как, впрочем, во всяком значительном произведении любого писателя. Так же, как почти всегда у Танидзаки, это история любви, но на сей раз и «он» и «она» — люди вполне современные, живущие в реальной обстановке Японии начала 20-х годов. На этот раз Танидзаки создал произведение, основанное на чёткой социальной конкретизации современного ему общества. И хотя в основе конфликта лежит уже знакомая по предыдущему творчеству Танидзаки идея всемогущества прекрасной, но порочной женщины и бессилия человека перед неодолимой силой неподвластных рассудку, откровенно плотских желаний, «Любовь глупца» — несомненно, социальный роман, как бы демонстративно ни чурался этого жанра сам автор.

Быстрое развитие японского общества в 20-х годах порождало не только кардинальные сдвиги в важнейших областях жизни, Но и неизбежно влекло за собой проникновение даже чисто внешних элементов западной цивилизации. Несмотря на всё усилия правительства оградить и сохранить нормы старой морали, жизнь брала своё — западные обычаи, вкусы, западная «массовая культура» всё больше проникали в Японию, размывая былые устои, порождая брожение в умах. Город, мелкобуржуазные городские слои прежде всего подвергались воздействию этих новых тенденций, а Танидзаки был коренным токийцем, потомственным горожанином, и, как прозорливо отмечал Нагай Кафу, приветствуя появление первых рассказов Танидзаки, всё его творчество было детищем современного города.

Инженер Дзёдзи Кавай, главный герой романа «Любовь глупца» — живое воплощение новомодного поветрия тех времён: увлечения Западом, вернее сказать, самыми пустыми, поверхностными проявлениями западной цивилизации. «Ты — моя Мэри Пикфорд!» — восторженно, как высшую похвалу, произносит Кавай, обращаясь к своей возлюбленной, на которую и внимание-то обратил вначале лишь потому, что чертами лица она напоминала европейскую женщину, сам же Кавай непрерывно терзается «комплексом неполноценности», с огорчением сознавая себя «типичным японцем». Образ Наоми неразрывно слит в его сознании с тем прекрасным, таинственным и экзотичным, чем представляется ему Запад. Эта губительная страсть разрушает всю его жизнь добропорядочного мещанина, приводит к моральной деградации. Добродетельный сын, он грубо обманывает любимую мать, усердный работник — манкирует службой и в конце концов вовсе перестаёт работать…

Танидзаки недаром назвал свой роман «Любовь глупца» . Книга была написана в ту пору, когда писатель разочаровался в своём пристрастии к Западу, вполне осознав пустоту и несостоятельность своих былых увлечений. В этом смысле «Любовь глупца» может считаться своего рода итоговым произведением, подводящим черту под целым этапом в творчестве Танидзаки. Здесь кончается «ранний» Танидзаки и начинается новый, непохожий на прежнего…

Любопытно отметить, что современники не сразу восприняли критическую тональность романа. Напротив, многим казалось, что в образе Наоми писатель изобразил современную, «раскованную» женщину. Возник даже термин «наомиизм», обозначавший ниспровержение старой морали. Излишне говорить, сколь беспочвенным было такое суждение. И снова цензура ополчилась на Танидзаки, прервав публикацию «безнравственного» романа, печатавшегося из номера в номер в осакском филиале газеты «Асахи». Во времена, когда из каждого зарубежного фильма в обязательном порядке изымались всё кадры «с поцелуями», отношения Танидзаки с цензурой явно не ладились… Писатель опубликовал «Любовь глупца» в литературном журнале, впоследствии роман вышел отдельным изданием. Он оказался актуальным, чтобы не сказать — злободневным, и, как всё, выходившее из-под пера Танидзаки, имел шумный успех. [133] 132 Роман был издан в СССР. Танидзаки Дзюнъитиро. Любовь глупца. Л., Прибой, 1929.

Как же случилось, что писатель, ещё недавно сам искренне разделявший увлечения инженера Кавая, сумел так критически, так живо и убедительно изобразить своего героя? Этому в значительной степени способствовали обстоятельства, круто изменившие образ жизни и самый характер творчества Танидзаки.

1 сентября 1923 года в районе Токио-Йокохама произошло сильнейшее землетрясение, во время которого погибло более ста пятидесяти тысяч человек. Нетрудно представить себе, какое страшное впечатление произвело стихийное бедствие такого масштаба не только в Японии, но и во всём мире, в те годы ещё не подозревавшем о грядущей трагедии Хиросимы и Нагасаки… Поток беженцев устремился прочь из более чем на две трети разрушенных городов. Уехал и Танидзаки. Он обосновался в так называемом районе Кансай (западная Япония), в городе Кобе, крупнейшем после Йокохамы портовом городе Японии, где также имелась довольно значительная колония иностранцев, и можно предположить, что для Танидзаки, искавшего привычные условия жизни, это обстоятельство поначалу в известной мере определило выбор временного пристанища. Вместе с тем Кобе находится совсем рядом с древними столицами Японии Киото и Нарой и в непосредственной близости к старинному торговому городу Осаке.

Танидзаки рассчитывал пробыть в Кансае лишь короткое время, а остался там на долгие годы. «Потому что район Кансай — я имею в виду не только Киото, но и старую Японию Осаки, Киото и Нары — покорил меня прежде, чем я успел это осознать», — писал годы спустя Танидзаки в эссе «Думы о Токио» (1934).

Весь этот обширный район по праву считается колыбелью японской культуры, здесь зародилось и расцветало японское искусство — архитектура и скульптура, живопись и декоративное садоводство, литература — поэзия и проза, отсюда пошёл японский театр Кабуки, где играют актёры, и «дзёрури», где действуют большие, чуть ли не в рост человека, куклы. Здесь возникли и развивались замечательные художественные ремесла — ткачество, керамика, роспись по лаку и многое другое. Но, может быть, не менее важным было то, что здесь, в этой японской «глубинке», всё ещё бытовали старинные нравы, сохранилась утончённая, веками отшлифованная культура общения, исконные, традиционные обычаи старины.

Не удивительно, что воображение Танидзаки всё больше занимают проблемы национальной культуры, национальной эстетики. Он много размышляет о соотношении восточной и западной культур, которой ещё недавно так восхищался. Симптоматично, что в 1926 году, после вторичного недолгого пребывания в Шанхае, он уже сетует на то, что в городе слишком сильно чувствуется европейское влияние. «Чтобы узнать Китай, надо ехать в Пекин», — пишет он в «Записках о Шанхае». Он по-прежнему много работает, публикует рассказы, эссе, в том число известные «Записки болтуна» . Среди разнообразных проблем литературного характера в них затронут и вопрос об особенностях культуры Востока: «Прежде всего, что подразумевается под этим термином? (Танидзаки имеет в виду английское слово «ориентализм». — И. Л.) Это не вполне ясно мне самому, но, коротко говоря, речь идёт о восточных эстетических вкусах, образе мышления, физическом сложении, характере. Не знаю, как точнее всё это описать, но я ощущаю в Востоке что-то своеобразное, отличное от Запада, не только в литературе и искусстве, но и во всём, начиная от политики, религии, философии и кончая делами повседневными, одеждой, едой, жилищем». [135] 134 Танидзаки Дзюнъитиро. Мать Сигэмото, с 84.