Зофья Посмыш - Пассажирка

— Что с ней? — спросил врача один из членов комиссии, верзила с лошадиным лицом.

— Воспаление легких.

— Давно больна?

— Неделю.

— С каких пор получает лекарства?

— С сегодняшнего дня.

— Почему так поздно? — возмутился другой член комиссии.

— В больничной аптеке не было нужных лекарств, — спокойно ответила врач.

А Мария добавила холодно:

— Я вынуждена напомнить вам, что идет война. Наши солдаты на фронте не всегда получают эти лекарства.

Члены комиссии снова переглянулись. Один обратился к Марте:

— Вы давно в лагере?

— Полтора года.

— Вы… впервые заболели здесь?

Чуть-чуть помедлив, Марта ответила:

— Да.

— За полтора года? — удивился он. — И вы ни разу не болели? Никакой простуды, гриппа или насморка?

И тогда Марта посмотрела на него.

Не было произнесено ни одного слова, но ведь она говорила ! Почему этого никто не услышал? Почему старшая не прервала ее, не велела им уйти? Ведь она говорила ! Столько насмешки, столько нескрываемой иронии было в ее. взгляде, что тот, из комиссии, все понял. Он слегка покраснел и отвел взгляд. Посмотрел на коменданта лагеря, потом на Лизу.

— Какую работу выполняет эта заключенная?

— Она работает писарем, — вежливо ответила Лиза. — В моей команде, в конторе вещевого склада.

Теперь в разговор вступил первый, с лошадиным лицом:

— Эта работа утомительна?

И снова тот же взгляд Марты. Нет. Этого нельзя было допустить! Лиза поспешила вмешаться:

— Не более, чем любая конторская работа, не правда ли, Марта?

Та автоматически повторила:

— Не более, чем любая конторская работа…

Члены комиссии уже не знали, к чему бы придраться.

— А… письма из дому вы получаете регулярно?

— Да, — ответила Марта, — регулярно.

— А… могут родственники навещать заключенных?

Тут уж старшая не выдержала.

— Разве вам известна хоть одна страна, где это практикуется? — спросила она ледяным тоном. — У нас здесь политические заключенные!..

— Достаточно того… — Лиза неожиданно для самой себя перебила старшую. Разве могла она предугадать последствия своего легкомысленного поступка? — Достаточно того, что в некоторых случаях заключенным разрешают посещать друг друга. Если они состоят в родстве.

— В каких это случаях? — Комиссия явно заинтересовалась.

— Например, в случае болезни, — ответила Лиза, краем глаза заметив удивленный и одновременно веселый взгляд Марии Мандель.

— Да? Может быть, и в данном случае тоже? — спросил тот, с лошадиным лицом.

Марта побледнела. Ее взгляд на мгновение остановился на лице Лизы. Лиза испугалась: откажется, и не только откажется, расскажет все, как было. Нельзя медлить ни минуты.

— Да. У этой заключенной здесь жених. Тоже политический. Он навестил ее вчера.

Теперь все смотрели на Марту: и комендант, и старшая, и члены комиссии. Но она молчала. Страшная бледность, покрывшая ее лицо, не могла ускользнуть от их внимания. Надо было действовать. Заставить ее ответить, прежде чем она опомнится и на что-то решится.

— Ну что же ты, Марта! Скажи нам, навестил тебя вчера твой Тадеуш? — спросила Лиза, придав голосу добродушно-шутливый тон.

И в тишине, наступившей после этого вопроса, раздалось еле слышное «да».

Провожать комиссию пошел только комендант, старшая осталась.

— Девочка! — хохотала она. — Это было замечательно! Считай, что повышение у тебя в кармане. А твоя Марта… Ну, ну, конечно, она заслужила перевод в группу «проминен-тов». Заканчивай свою стажировку и отправляйся в Мюльхаузен.

— Смогу я взягь с собой Марту? — спросила Лиза и сама удивилась своему вопросу. — Мне кажется, такие случаи бывали в нашей практике.

Старшая похлопала ее по плечу.

— Понятно, понятно. Ты прекрасно усвоила истину: управлять ими с их помощью.

Действительно ли Лиза имела это в виду, обращаясь к начальнице с просьбой, которая для нее самой была неожиданна? Нет, такая оценка ее просьбы была бы слишком примитивной и неверной, хотя анализ ее поведения с позиций сегодняшнего дня давал материал для такого рода предположений. В тот момент, когда Лиза спросила: «Смогу ли я взять с собой Марту?» — у нее не было никаких задних мыслей. Перед ее мысленным взором стоял только один образ: Тадеуш, склонившийся над Мартой. Лиза отнюдь не собиралась разлучать их. Они и так были в достаточной степени разъединены, и не только из-за строгостей лагерного режима, а потому, что сами так решили.

Ведь после истории с комиссией и Марта, конечно, поняла, что здесь не место для любви, так же как она, надзирательница Анна Лиза Франц, поняла, что это последняя партия, которую ей удалось выиграть в ее нелепой борьбе с Мартой. Чем же в таком случае была вызвана странная просьба Лизы, если еще два дня тому назад она твердо решила избавиться от Марты? Она не могла ответить на этот вопрос, не сумела объяснить себе тогда, что руководило ею, да и теперь тоже…

Впрочем… Стоит только позвать стюарда или произнести вслух его слова: «Она англичанка», как все станет на свое место. Значит, можно досмотреть этот сон, не опасаясь, что не проснешься, когда будет особенно страшно. Можно вернуться в прошлое, почти на двадцать лет назад, посмотреть на себя, молодую идеалистку, которая в концлагере пыталась действовать по принципу личных побед над отдельными заключенными. И Лиза, сегодняшняя Лиза, понимает, что ее тогдашняя нелепая просьба нанесла сокрушительный удар по этому принципу. Впрочем, непригодность такого принципа обнаружилась значительно раньше — еще тогда, когда Лиза прибегла к нечестному способу, решив использовать любовь Марты, чтобы подчинить ее себе. Следующей ступенью был шантаж, а потом оставался только террор. Ибо решение забрать уже совершенно ненужную ей Марту в другой лагерь нельзя было расценить иначе, как террористический акт. Теперь отношения между ними строились только на этом. Да иначе и не могло быть. Ведь Лиза вопреки тому, что она о себе думала, начиная службу в СС, приехала в концлагерь с грузом дурацких идеалистических представлений. Ее жалкая теория личных побед была, несомненно, явлением болезненным — любой рядовой эсэсовец мог без труда поставить такой диагноз. И все же она должна была пройти через это. Только так она узнала то, что другие знали с первого дня службы: террор — это единственное средство. Но Лиза никогда не была хорошей эсэсовкой. Она просто не годилась для такой работы. Даже усвоив истину о терроре, она пугалась его последствий. Оказалось, что одних благих намерений, даже подкрепленных верой в фюрера, недостаточно. Необходимо было еще решиться перейти границы того, что сентиментальные слюнтяи окрестили словом «человечность». А она не сумела. Ведь сортировка вещей убитых, которой она занималась на своем складе, это еще не сортировка…