Зофья Посмыш - Пассажирка

Вальтер крепко сжимал ее запястье.

— Ради бога, Лизхен, что с тобой?

— Ничего, Вальтер… все в порядке.

— Все в порядке? Ты меня напугала, у тебя был такой вид…

— Я ненавижу собак! Я просто не выношу их! — истерически закричала она и опустилась в ближайший шезлонг.

— Ты ненавидишь собак? — искренне удивился Вальтер. — Вот не знал. Ты никогда об этом не говорила!

Обед подходил к концу. Это был отличный обед, и Вальтер, любивший вкусно поесть, пришел в великолепное настроение. Он наслаждался каждым блюдом, обсуждая его со свойственным ему грубоватым юмором, и не сразу заметил, что Лиза все время молчит и почти ничего не ест. А — заметив это, выразил удивление и даже недовольство. Неужели ей не нравится здешняя кухня? Ведь это подлинно немецкая кухня, в ее лучшем и самом совершенном виде, даже он, Вальтер, понимающий толк в этом, ни к чему не может придраться. Выяснилось, однако, что у Лизы пропал аппетит и испортилось настроение из-за головной боли. И только поэтому она не захотела, чтобы Вальтер пригласил к их столику своего нового знакомого. По словам Вальтера, он мировой парень и очень к ним тянется. Вальтер сперва надулся, но потом понял, что это не каприз, не женские причуды, чего, как Лизе известно, он не выносит, и что, к счастью, ей несвойственно. Конечно, самочувствие — вещь существенная, и им не следует пренебрегать ради ни к чему не обязывающих светских знакомств. Даже лучше, что «джон-ни» — Вальтер употребил эту добродушно-насмешливую кличку, которую в послевоенные годы стали применять к американцам, — познакомится с его женой в другой раз, когда она будет «в форме» и, как всегда, будет вызывать восхищение. После обеда Лиза примет таблетку от головной боли и приляжет на часок, а он тем временем сыграет с «джонни» партию в теннис. А потом, если Лиза будет себя хорошо чувствовать, они в пять часов пойдут втроем пить чай. Одобряет она та'кую программу?

Конечно, одобряет и очень благодарна мужу за то, что он понял ее. Ведь когда женщина знает, что вид у нее неважный… Когда она чувствует себя усталой и старой, как вот сейчас…

Хороший муж должен в таких случаях возразить или хотя бы рассмеяться. Вальтер так и сделал. Впрочем, его реакция была искренней, даже самый тонкий слух не уловил бы в его тоне фальшивой нотки. В его глазах Лиза не только не была старой — впрочем, слово «старая» в применении к ней вообще звучало нелепо, — в его глазах она ни чуточки не изменилась с той минуты, когда впервые вошла в антикварный магазин и он спросил: «В чем дело, малышка?» Впрочем, если уж об этом зашла речь, она не изменилась не только в его глазах. О беспристрастности его оценки лучше всего свидетельствует сегодняшний случай на пристани: Вальтер имеет в виду поведение доктора Штрайта. Лиза должна признать, что она и сама была поражена. Ведь доктор Штрайт видел ее несколько минут, и когда? Лет десять назад. А все-таки он узнал ее и поклонился, прежде чем заметил его, Вальтера. Узнал, хотя Лиза совсем не помнила Штрайта. Пусть же она перестанет думать о своей внешности и не смотрит на него так, будто он обманывает ее или городит чепуху. Если человека узнают спустя столько лет, это говорит само за себя.

— Чистая раса остается чистой расой, — заключил Вальтер, подмигнув Лизе.

Однако вопреки его ожиданию это умозаключение не доставило ей особого удовольствия. Она лишь заметила с натянутой улыбкой, что слово «раса» звучит в его устах несколько странно и ему лучше не употреблять его, даже в шутку.

Вальтер не любил, когда ему делали замечания, но на этот раз ему было даже приятно. Ну да, жена хорошо знает его, очень хорошо, и понимает, что слово «раса» не в его стиле — отсюда ее реакция, быть может, слишком серьезная, но не беда, в таких делах особая острота восприятия вполне естественна, хотя некоторым это может показаться странным. Жаль, что мистер Бредли не слышит их разговора, для него это было бы интереснее, чем партия в теннис. Вальтер подумал, что Бредли и вовсе отказался бы от тенниса, если бы ему позволили участвовать в их разговоре. Ведь это дало бы ему хороший материал для его исследования, замысел которого, кстати сказать, вероятно, результат своеобразного заскока или одержимости. Вальтер понял это уже из первого их разговора. Да, скорее всего это одержимость, и именно поэтому доктор Штрайт, знакомя их на пристани, счел нужным сказать американцу, что вот, мол, немец, с которым он сможет «говорить обо всем». Штрайт повторил это дважды, и, хотя тон у него был шутливый, Вальтер, хорошо знавший Штрайта, был уверен, что тот говорит серьезно. А когда Вальтер узнал, что мистер Бредли был в Германии с армией, которая их «освобождала», он, как человек сообразительный, сразу понял, что это означает. Парень многое повидал, и его преследует навязчивая идейка. Ему не дает покоя проблема германской души. Он сразу же начал развивать свои мысли, причем не поверхностно, не как политикан, а научно, в свете немецкой философии — Гегеля, Фихте, Канта, Шопенгауэра… Надо отдать ему должное — он изучил эту философию обстоятельно, раздел за разделом. Нет, Лизе нечего иронизировать. До Ницше они просто не успели добраться. Им помешал гудок парохода, надо было прощаться со Штрайтом. Но и Ницше тоже несдобровать. Они обязательно дойдут до него. Оба вместе. В самом деле, почему бы ему, Вальтеру, не помочь Бредли разобраться в этой проблеме? Если, добавил он задумчиво, это вообще возможно.

— А что ты думаешь по этому поводу, Лиза?

Лиза, увы, не думала ничего. Уже несколько минут она не слушала, что говорит муж. Она снова увидела незнакомку. Та шла между столиками в сопровождении метрдотеля и, казалось, кого-то искала. Взгляд ее на мгновение остановился на Лизе, но тут же равнодушно скользнул дальше. Лиза подавила вздох облегчения: на нее смотрел Вальтер.

Они сидели в уютном уголке бара, чуть в стороне от стойки. Звуки джаза, игравшего в соседнем маленьком зале, доносились сюда приглушенно, словно пропущенные сквозь фильтр. В проеме двери, как на сцене, мелькали танцующие пары.

— Ты изменила прическу… Ради Бредли? Ты никогда еще так не причесывалась.

— Тебе не нравится? — забеспокоилась она.

— Нет, почему же… но ты стала совсем другой. Когда ты подошла к нам, мне даже на мгновение показалось, будто это незнакомая женщина. Вот уж никогда не думал, что прическа может так изменить человека.

— Ты бы рассердился, если бы я это сделала ради него? — спросила Лиза, и Вальтеру послышалась в ее вопросе кокетливая нотка.

Он снова удивился. Что случилось с Лизой? Их отношения давно уже отличались той приятной, свободной от всякого кокетства, товарищеской непринужденностью, которой так дорожат мужчины и на которую женщины соглашаются лишь после того, как обретут полную уверенность в прочности своего брачного союза.