Пэлем Вудхауз - Том 9. Лорд Бискертон и другие

Прервав поток его мыслей, задребезжал звонок. Бимиш нетерпеливо поднял трубку, но заговорил ласково и снисходительно.

— А-а, Молли!

— Молли! — вскричал Джордж. Хамилтон не обратил на него внимания.

— Да. Он мой большой друг.

— Я? — выдохнул Джордж.

Хамилтон все так же не обращал на него ни малейшего внимания, как и подобает человеку, поглощенному телефонной беседой.

— Да, он мне сейчас рассказывает. Да, здесь.

— Она хочет, чтобы я поговорил с ней? — завибрировал Джордж.

— Конечно, приду. Сейчас же.

Бимиш положил трубку и постоял с минуту в задумчивости.

— Что она сказала? — в сильнейшем волнении допытывался Джордж

— Н-да, любопытно…

— Что она сказала?!!

— Придется несколько пересмотреть мою точку зрения…

— Что она сказала?!!

— Однако я мог бы и предвидеть…

— Что — Она — Сказала?

Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.

— Странно, как работает ум у девушек…

— Что она сказала?

— Это Молли Уоддингтон, — сообщил мыслитель.

— Что она сказа-а-а-а-ла?!!

— Теперь я почти уверен, — продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, — что все к лучшему. Я упустил из виду, что такое девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым, вдобавок, мать запрещает встречаться.

— Да что же она сказала?!

— Спросила меня, действительно ли ты мой друг.

— А потом? Потом?

— А потом сказала, что мачеха запретила пускать тебя в дом и строго-настрого приказала никогда с тобой не встречаться.

— А после этого?

— Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить.

— Обо мне?

— Надо полагать.

— А ты пойдешь?

— Сейчас же и отправлюсь.

— Хамилтон, — дрожащим голосом выговорил Джордж. — Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару!

— Ты хочешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде?

— Да, именно! Как ты красиво все умеешь сказать! Хамилтон надел шляпу.

— Странно, — отрешенно проговорил он, — что я берусь помогать тебе в таком деле.

— Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце.

— Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем.

— Но неверны!

— Мои взгляды не бывают неверными!

— Нет, не все взгляды! — поспешно заверил Джордж. — Понимаешь, иногда, в определенных, в отдельных случаях возможна и такая любовь.

— Любовь должна быть разумной.

— Если встречаешь такую девушку, как Молли? Нет!

— Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я решу, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом…

— Разве ты не поменяешь? — перебил его Джордж.

— Поменяю? Что именно?

— Да костюм! Ты ведь идешь к ней!

— А потом, — продолжал Хамилтон, — внимательно понаблюдаю за ней в течение длительного периода, чтобы убедиться, что не позволил страсти ослепить меня, проглядев различные недостатки. После же этого…

— Нет, ну никак невозможно, чтобы ты заявился к ней в таких брюках! — снова вскричал Джордж. — А рубашка не подходит к носкам. Ты должен…

— После же этого, при условии, что за этот период я не подберу более подходящей кандидатуры, я пойду к ней и в нескольких простых словах попрошу стать моей женой. Сообщу, что дохода моего хватит на двоих, что моральные мои нормы безупречны, что…

— Неужели у тебя нет костюма покрасивее? И туфель поновее, и шляпы не с такими обвисшими…

— …характер у меня приятный, а привычки размеренны. И тогда мы с ней заключим Разумный Брак.

— А манжеты!

— Что с моими манжетами?

— Ты намерен явиться к ней с обтрепанными манжетами?

— Вот именно.

Больше Джорджу добавить было нечего. Настоящее святотатство, но что тут поделаешь?

Когда примерно через четверть часа Хамилтон Бимиш ловкими, экономными движениями вскочил на ступеньку зеленого автобуса, дожидавшегося его на Вашингтон-сквер, летний денек расцвел во всю свою силу. Полнокровное, стопроцентное американское солнце сияло с лазурного неба, но в воздухе уже веял намек на вечернюю прохладу. Именно в такие дни лирические поэты вдруг открывают, что «любовь с небес полна чудес», — восхищаются рифмой и мчатся, сопя, поскорее накропать очередной шлягер. В воздухе была разлита сентиментальность, и потихоньку, незаметно, семена ее начали прорастать в каменистой почве Хамилтонова сердца.

Да, мало-помалу, пока автобус катил по улицам, в Хамилтоне начали набухать почки ласковой терпимости. Он уже не осуждал так безоглядно склонность других мужчин внезапно испытывать к противоположному полу ту теплоту эмоций, которая, согласно науке, возникает лишь вследствие длительного и близкого знакомства. Впервые он подумал о том, что какие-то резоны есть и у тех, кто, подобно Джорджу Финчу, влюбляется, очертя голову, в практически незнакомую девушку.

Именно в тот момент, когда автобус проезжал по 29-й стрит, откуда открывался красивый и многозначительный вид на церковку-за-углом, он вдруг заметил девушку, сидевшую напротив него.

В девушке этой несомненно были chic и élan. Можно было пойти дальше и признать в ней espièglerie, je ne sais quoi. Опытный глаз, мало того, смаху оценил ее элегантность: безупречный жакет на шелковой подкладке, платье из узорчатого креп-марокена (юбка — плиссированная) с маленьким воротничком, отделанным присборенным рюшем. Как известно любому школьнику, такие платья бывают бежевыми, серыми, жемчужными, голубыми, терракотовыми, коричневыми, синими и черными. У нее оно было темно-голубое.

Еще один взгляд дал возможность разглядеть ее шляпку. Шляпка была премиленькая, из тонкой соломки, отделанная шелком и повязанная вокруг тульи репсовой лентой, словом — оригинальная, но не броская, а поистине изысканная. Из-под полей выбивался один-единственный локон примерно того же цвета, каким пленяет нас шерстка породистого пекинеса. Судя по нему, Хамилтон вывел, что девушка чуть смочила волосы особой жидкостью, придав им блеск, мерцание, мягкость, свежесть и пышность. Несомненно, рекламу тоника она прочитала в газете и теперь, купив флакон, убедилась, какими здоровыми и живыми выглядят волосы после применения чудесного средства.

Туфли на ней были черные, лакированные, чулки — серо-стального цвета, цвет лица — юной девушки и кожа, до которой так и тянет дотронуться… Все эти детали тренированный глаз Хамилтона отметил, быстро стреляя вбок и обратно. Но особое внимание привлекло ее лицо. Не выстрой он столь тщательно свою концепцию Разумной Любви, оно сильно взбудоражило бы его чувства. Даже и теперь этот сильный, теоретически подкованный ум не смог подавить, выходя из автобуса, укола той тоскливой печали, какую испытывают мужчины, позволяя уплывать от себя чему-то поистине прекрасному.