Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие

— У меня на душе кошки скребут.

— Верю.

— Мы были такими счастливыми.

— Вы и теперь счастливые.

— Если хочешь знать мое мнение, — Фуксия внезапно очнулась от задумчивости, — то все-таки он чокнутый. Ему нужно проверить голову. Почему он будет жить за мой счет? Он ведь может писать книжки.

Реджи хоть и беспокоился о собственной безопасности, почувствовал, что его долг — сказать суровую правду о таланте Амброза.

— Милая моя, Амброз — потрясающий парень, принципиальный, образец чести и достоинства, но писатель он не самый лучший. Думаю, что его гонорара за роман едва ли хватит на то, чтобы неделю кормить пончиками лилипута. Причем не самого прожорливого.

— Он посредственность?

— Да, в литературе. Зато, — добавил Реджи с опаской, — в нем много чести и достоинства. И принципы будь здоров. Я всегда это говорил.

Фуксия устремила в океан взор, полный тоски.

— Что же делать? — спросила она.

— Да, закавыка, — согласился Реджи. — Разве что…

— Что?

— Ты лучше меня знаешь Лльюэлина. Может, он из тех, кто в горячке наговорит лишнего, а потом раскаивается. Может, это он так? Короче, сколько шансов, что у него проснется совесть? Как, по-твоему, вдруг он все обдумает в спокойной обстановке, купаясь в ванне — он как раз туда собирался, когда я уходил, — и сердце его смягчится…

— У него нет сердца.

— Ясно.

— Я бы с радостью свернула ему шею.

— У него нет шеи.

Они снова умолкли, погрузившись в горькие думы об Айворе Лльюэлине. Казалось, этот тип абсолютно неуязвим.

— Тогда остается единственный выход, — сказал Реджи, — прибегнуть к давлению извне….

— Что-что?

— Правда, я не очень уверен, что из этого что-нибудь получится…

— Давай, не тяни. Что у тебя на уме?

— Я тут сейчас размышлял, и мне вдруг кое-что вспомнилось, а именно: этот Лльюэлин, почему — никто не знает, одержим идеей снимать Монти Бодкина.

— Какого Бодкина? Который у меня за стеной?

— Совершенно верно, только он уже не за стеной, а в тридцать шестой каюте.

фуксия задумчиво потерла подбородок:

— Бодкин? Бодкин… Мне кажется, я знаю всю актерскую братию, от Бэби Лероя до последнего статиста, но о таком не слыхала.

— Он не артист. Но Лльюэлин, кажется, во что бы то ни стало решил запечатлеть его в какой-нибудь роли. Мне про это сказал Амброз, а потом Мейбл Спенс подтвердила. Если Монти согласится, Лльюэлин мигом подпишет контракт. По-видимому, дело тут в том, что ему вожжа под хвост попала.

Фуксия умела смотреть в корень.

— Пожалуй, я догадываюсь, в чем дело, — сообразила она. — С Айки такое бывает. У всех голливудских шишек случаются такие заскоки. Они начинают искать алмазы в мусорной куче. Это льстит их самолюбию.

— Монти, судя по всему, ему отказал. И я тут вот что подумал: если бы удалось его убедить, он мог бы выставить условия: мол, возьмете Амброза — подпишу контракт. Если я верно оцениваю ситуацию, Лльюэлин ради Монти готов горы свернуть. Мне кажется, с ним надо провести беседу.

В глазах Фуксии вновь засияла надежда:

— Ты прав. Так в какой он каюте, говоришь?

— В тридцать шестой. Моей кузине Гертруде, с которой он крутит роман, очень не понравилось ваше соседство, и она переселила Монти в другое место.

— Она видит во мне угрозу?..

— Можно и так сказать.

— Верно. Братец Бодкин в последний раз именно на это намекал.

— Итак, решено. Я иду к Монти и пытаюсь его подбить на этот трюк.

Фуксия покачала головой:

— Только не ты. Я сама займусь этим делом. Мы с Бодкином теперь такие друзья! Уже дважды обменялись визитами и сумели отлично поладить, почти как братья Уорнеры. [58] Братья Уорнеры. — Джек (Джон, 1982–1978), Гарри (Гарольд, 1881–1958), Альберт (1882–1967), Сэм (Самуэль, 1887–1927). Настоящая фамилия — Эйхельбаум. Основали в 1923 году кинокомпанию «Уорнер Бразерс». Как, по-твоему, он уже встал?

— Вряд ли.

— Тогда я иду прямо сейчас. Главное в таких вещах — женский подход.

Через несколько минут она, демонстрируя женский подход, энергично барабанила в дверь, а тем временем Монти, облачившись в купальный халат, в седьмой раз перечитывал записку Гертруды, которую он получил вскоре после того, как Реджи отправился исполнять благотворительную миссию. В тридцать шестой каюте ванной не было, и Монти собирался пойти в душевую, расположенную в конце коридора. Но прежде, не в силах побороть искушение, он в очередной раз решил перечитать записку.

И чем дольше он читал, тем теплее становилось у него на душе. Вот это настоящий друг, думал он про себя. Выжать из Гертруды такое послание — наверняка пришлось давить на газ до упора. Буквально каждая строчка письма дышала любовью и раскаянием за подозрения, которые, как сейчас стало ясно автору, были абсолютно беспочвенными. Кончалась записка заверением, что, если Монти случайно окажется в библиотеке около двенадцати дня, он может рассчитывать на самый радушный прием.

Приводя себя в надлежащий вид, Монти тщательно выскоблил лицо, извлек из гардероба серый костюм в тонкую голубую полоску и теперь готовился принять душ. Единственным облачком, омрачающим его счастье, было воспоминание о галстуке в розочку, который он одолжил Реджи. Этот галстук в сочетании с серым костюмом идеально подходил для знаменательного момента.

Было бы преувеличением сказать, что он обрадовался, увидев мисс Флокс. Но открытой угрозы не почувствовал. Он надеялся, что визит можно прервать в любой момент — прошмыгнуть мимо гостьи и спрятаться в ванной. Даже Фуксия с ее непревзойденным умением совать свой нос в чужие дела, рассудил он, будет затруднительно поддерживать непринужденную беседу с тем, кто заперся в ванной.

Потому его троекратный «привет» прозвучал искренне и сердечно — он знал, что стратегический путь к отступлению в полном порядке.

— Вы к кому? — учтиво осведомился он.

— К вам.

Мисс Флокс собиралась было что-то еще сказать, когда ее взгляд упал на Микки Мауса, сиявшего улыбкой, сидя на туалетном столике, и под действием мышиных чар она запнулась на полуслове, напрочь забыв о своей миссии. Ни одно существо на свете не находило такой отклик в ее душе, пробуждая в ней самые лучшие чувства.

— Какая прелесть….

Ей не хватило слов. Она стояла и умилялась, разинув рот. Похожую реакцию можно наблюдать у посетителей Лувра перед статуей Ники Самофракийской.

— Послушайте, отдайте его мне! — воскликнула она.

Монти не хотелось казаться излишне черствым, он сочувствовал ей от всего сердца. Было видно, что ей приглянулся Микки Маус, которого он и сам теперь полюбил, получив от Гертруды записку. Однако он был тверд:

— Ни за что.

— Ну, пожалуйста.

— Весьма сожалению, но эта мышь принадлежит моей невесте.