Пэлем Вудхауз - Том 12. Лорд Дройтвич и другие

— Возвращайтесь на свое место, — повернулся менеджер к мистеру Зальцбургу, — сыграйте увертюру еще раз.

— Опять!

— Ну, кто знает, может, первые два раза публика ее не расслышала, — ввернул Уолли.

Мистер Гобл, проследив взглядом за уходящим Зальцбургом, повернулся к Уолли.

— А все эта чертова Маринер! Она все затеяла! Сама мне призналась. Ну, с ней я посчитаюсь. Завтра же уволю!

— Минуточку! — остановил его Уолли. — Минуточку! Идея, опять же, не спорю, блестящая, но она не пройдет!

— А ты-то тут при чем?

— При том, что, если ты уволишь мисс Маринер, я возьму этот замечательный сценарий и разорву на тысячу клочков. Или на девятьсот. В общем, порву на мелкие кусочки. Или мисс Маринер будет играть премьеру в Нью-Йорке, или я ухожу.

Зеленые глазки мистера Гобла заблестели.

— А, втюрился в нее? — ухмыльнулся он. — Тогда понятно…

— Послушай, дорогой. — Уолли железной хваткой вцепился в рукав менеджера. — Кажется, ты готов перейти на личности в нашей маленькой беседе. Обуздай свой порыв! Позволь уж своему позвоночнику остаться на месте, а то его натянут на твою же шляпу! Не уклоняйся от главной темы. Будет мисс Маринер играть премьеру в Нью-Йорке или нет?

Повисла напряженная пауза. Мистер Гобл быстро проанализировал ситуацию. Чего б он только не сотворил с Уолли! Для начала вышвырнул бы из театра… Но осмотрительность взяла верх. Уолли был ему нужен, нужен для бизнеса. А в мире театра бизнес всегда одерживает победу над личными чувствами.

— Ну ладно, — нехотя пробурчал он.

— Так, слово сказано, — одобрил Уолли. — А я уж позабочусь, чтоб ты его сдержал.

Он оглянулся через плечо. Сцена запестрела яркими платьями. Мятежницы вернулись к своим обязанностям.

— Ладно, я побежал. Жалко, что мы договорились не переходить на личности. Мне хотелось сказать, что на конкурсе вонючек ты бы непременно выиграл. Однако, согласно нашему соглашению, губы мои запечатаны, и я не могу даже намекнуть на это. До свидания, я полагаю?

Мистера Гобла, очень правдоподобно изображавшего живую статую, оторвало от мрачных мыслей похлопывание по плечу. Крайне заинтригованному мистеру Миллеру, чей злосчастный недуг мешал находиться в курсе беседы, очень хотелось узнать, как идут дела.

— Что он сказал? Я как-то не расслышал. Что он сказал, а? Просвещать его мистер Гобл не стал.

Отис Пилкингтон уехал из Атлантик Сити через два часа после совещания, состоявшегося, в свою очередь, после генеральной репетиции, с твердым намерением никогда и близко не подходить к «Розе Америки». Он был оскорблен в лучших чувствах. Мистер Гобл предоставил ему выбор — или пьесу перепишут, или спектакль отменят, и он даже склонялся к героическому курсу поведения. Но тогда нужно в открытую бросить вызов менеджеру и отнять пьесу, что невозможно по простой причине — к дню генеральной репетиции расходы на постановку возросли до чудовищной суммы, 32 859 долларов 68 центов, и все из кармана Пилкингтона. Цифры, представленные ему в виде аккуратно написанных колонок, растянувшихся на два больших листка бумаги, ошеломили Отиса. Он и представить себе не мог, что музыкальные комедии так дорого обходятся. Одни костюмы встали в 20 663 доллара и 50 центов. Почему-то эти приплетенные 50 центов расстроили беднягу чуть ли не больше всех остальных цифр в списке. Черное подозрение, что Гобл, занимавшийся исполнительской стороной постановки, вступил в тайный сговор с костюмером и получил от того, скрытно, долю прибыли, усугубляло его мрачность. Да Бог ты мой, на 10 663 доллара и 50 центов можно одеть все женское население Нью-Йорка да еще и на Коннектикут бы осталось! Так раздумывал Пилкингтон, читая плохие новости в поезде. Только-только перестал он хмуриться над завышенной стоимостью костюмов, как в следующей строчке его ударила по глазам цифра 498 долларов — «Одежда». А костюмы-то, что же, не одежда?! Почему он должен дважды платить за одно и то же? Пилкингтон еще негодовал по этому поводу, когда кое-что ниже в колонке цифр зацепило его глаз. То были слова:

«Одежда — 187 долларов 45 центов».

Прочитав это, Пилкингтон испустил придушенный вскрик, такой истошный и полный боли, что пожилая дама на соседнем месте, угощавшаяся молоком из стакана, выронила его, тот разбился, и ей пришлось возмещать железнодорожной компании 35 центов убытка. И потому до самого конца путешествия она опасливо косилась на Пилкингтона, в трепете ожидая, что тот выкинет еще.

Происшествие это если не умиротворило Отиса, то хоть угомонило. Краснея, он снова внимательно прочитал цифры расходов. Почти каждая строчка, содержавшая очередной пункт, приводила его в ярость и недоумение. «Туфли — 213. 50», ладно, это еще понятно, но что за неведомое «Акад. Рел. — 105. 50»? Что такое «Подгонка — 15 долларов»? И что, во имя всего святого, означает пункт — «Каркасы»? На эту неведомую роскошь он щедро отпустил 94 доллара 50 центов. «Реквизит» встречался в списке не менее 17 раз. Какое бы ему ни уготовано будущее, в каком бы доме для бедняков ему ни суждено провести свои преклонные годы, реквизитом его обеспечили до конца дней.

Отис тускло поглядывал на пейзаж, мелькавший за окнами поезда. Пейзаж… ага, декорации! За декорации проставлена оплата дважды («Фридман, Сэмюел —… декорации — 3711 долларов» и «Юнитт и Вике» — декорации — 2120 долларов»). Отис испытывал все терзания проигравшегося в пух картежника. 32 859 долларов 68 центов! А вдобавок, пришлось еще выложить и чек на 10 тысяч долларов дяде Крису, как свою долю инвестиций для раскручивания Джилл в кино. Нет, это просто кошмар! Никакой разум не выдержит!

Способность мыслить, однако, вернулась к Пилкингтону почти тут же, потому что, вспомнив заверения Трэвиса, будто ни одна музыкальная постановка, кроме разве что самых шикарных кордебалетов в 90 девушек, никак не может обойтись дороже чем в 15 тысяч долларов, он задумался о Трэвисе, и думал о нем, даже когда поезд уже въехал на вокзал Пенсильвания.

С неделю после приезда удрученный финансист сидел затворником в своей комнате, дымя сигарами, глазея на японские гравюры и изо всех сил стараясь прогнать из мыслей «каркасы» и «реквизит». Потом почти материнское желание увидеть дитя своего ума ворохнулось сначала слабо, но постепенно все сильнее, и, наконец, ему уже нельзя было противиться. Приказав своему японскому слуге упаковать самое необходимое, Отис Пилкингтон доехал на такси до вокзала и отправился дневным поездом в Рочестер, где, насколько ему помнился маршрут гастролей, должны были сейчас играть «Розу Америки».

По пути он заглянул в свой клуб, чтобы обналичить чек, и первый, на кого он там наткнулся, был Фредди Рук.