Грэм Грин - Тайный агент

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала.

— Я все сделаю, — сказала она.

Вот точно так же, подумал он, она предана и Кларе. Что же это за жизнь такая, если ребенок за неимением лучшего вынужден дарить свою любовь старику иностранцу и проститутке.

— Ни одна душа не должна об этом знать. У меня тут есть кое-какие бумаги, за которыми охотятся нехорошие люди. Мне нужно, чтобы ты подержала их у себя до завтра.

— Вы шпион?

— С чего ты это взяла?

— А мне все равно, кто вы, — сказала она.

Он уселся на постели и снял туфли. Она следила за ним как зачарованная.

— А вот той леди, которая по телефону... — начала она.

Держа носок в одной руке и бумаги в другой, он взглянул на Эльзу:

— И она не должна знать. Только ты и я.

Лицо ее просияло, словно он преподнес ей бриллиантовое кольцо. Он тут же раздумал расплачиваться с ней деньгами. Позже, перед отъездом, он сделает ей какой-нибудь подарок, который она, если захочет, продаст, но сам он не унизит ее, давая ей деньги.

— Где ты будешь это хранить?

— Там же, где и вы.

— Никто не должен об этом знать.

— Могу перекреститься.

— Лучше спрячь бумаги сейчас же, сию минуту.

Он отвернулся и стал смотреть в окно. Прямо под ним растянулись большие золоченые буквы названия гостиницы. Сорок футов отделяло его от покрытой изморозью мостовой, по которой медленно ехал фургон с углем.

— А теперь, — сказал он, — я опять прилягу поспать.

Он мог позволить себе спать до вечера.

— А вы поесть не хотите? Сегодня обед неплохой — тушеное мясо по-ирландски и пудинг с патокой. Поедите и согреетесь, — сказала она. — А я вам побольше кусочек подложу, когда она отвернется.

— Я еще не привык к вашим огромным порциям, — сказал он. — Там, у себя, мы отвыкли так есть.

— Есть-то все равно надо.

— А мы нашли способ подешевле — вприглядку. Глядим на журнальную цветную картинку, где еда нарисована...

— Ну, это вы загибаете, сэр. Я вам не верю. Вам надо поесть. Если вы из-за денег...

— Нет, не в деньгах дело. Я обещаю тебе хорошо поесть вечером, а сейчас все, что я хочу, — это поспать.

— На этот раз к вам никто не войдет, — сказала она. — Ни одна душа.

Он слышал, как она расхаживает по коридору, словно часовой, и мерно шлепает мокрой тряпкой, — шлеп, шлеп, шлеп, притворяясь, будто убирает.

Он опять лег не раздеваясь. Сейчас не нужно было давать команду подсознанию разбудить его. Он никогда не спал больше шести часов кряду — это был самый длинный интервал между двумя воздушными налетами. Но сейчас он вообще не мог уснуть. Ни разу еще с тех пор, как уехал, он не расставался со своими документами. Они пересекли с ним Европу, были при нем в парижском экспрессе и на корабле Кале—Дувр. Даже когда его били, они лежали здесь, в ботинке, в полной безопасности. Без них ему было не по себе. Документы придавали ему вес, авторитет, без них он никто, просто какой-то нежелательный иностранец, лежащий на обшарпанной кровати в сомнительном отельчике. А что, если девчонка начнет похваляться оказанным ей доверием? Нет, ей он доверял больше, чем кому-либо на всем свете. Но если она растяпа и, переодеваясь, оставит по забывчивости его документы в старых чулках?.. Вот уж Л., подумал он невесело, так никогда бы не поступил. Некоторым образом в чулке полунищей служанки лежало будущее того, что осталось от его родины. Бумаги стоили самое меньшее две тысячи фунтов стерлингов, это уже доказано, но это была начальная сумма. Они предложили бы много больше, согласись он подождать и получить в рассрочку... Он чувствовал себя обессиленным, как Самсон с остриженными волосами. Он уже было поднялся с кровати, чтобы вернуть Эльзу. Но если он это сделает, куда девать документы? В этой маленькой голой комнатушке их негде спрятать. Что ж, по-своему логично: будущее бедняков — в руках этой нищей девочки...

Медленно тянулись часы. Казалось, во всей гостинице наступил мертвый час. В коридоре — ни шороха. Понятно, не могла же она там до бесконечности орудовать своими швабрами и тряпками. Жаль, что у меня нет пистолета, — подумал он. Я бы не чувствовал себя таким бессильным. Но провезти в Англию оружие было немыслимо, слишком велик риск попасться на таможне. Наверно, где-то из-под полы можно было бы приобрести пистолет и здесь, но где, у кого? Он вдруг почувствовал, что его слегка знобит от страха. Их время истекало — они наверняка нанесут ему какой-то удар, и притом скоро. Если они начали с избиения, то следующая атака будет пострашнее. Ему стало не по себе, он почувствовал себя всеми брошенным, ужас овладевал им от сознания своего полного одиночества перед лицом опасности. Дома в трудные минуты с ним рядом стоял весь город. Впрочем, когда в тюрьме, пересекая заасфальтированный двор, к нему приближался охранник, он тоже был в одиночестве. В древние времена сражаться было веселее. В битве при Ронсевале у Роланда были соратники — Оливье и Тюрпин, на помощь ему спешила вся кавалерия Европы. Людей объединяла общая вера. Против мавров даже еретики объединились с христианами. У них могли быть разногласия по поводу святой Троицы, но в главном деле они были едины и тверды как скала. А сегодня такое множество оттенков материалистической политэкономии, так много вариантов начальных букв в названии партий...

Из холодного уличного воздуха донеслись выкрики старьевщика и обойщика кресел — они предлагали свои услуги. Он говорил себе, что война убивает чувства, — нет, неправда. До того мучительно было слышать эти голоса, что он, как ребенок, зарылся с головой в подушку. С невероятной отчетливостью вспомнилось время перед свадьбой. Тогда они вдвоем прислушивались к крикам старьевщика и обойщика мебели. Сейчас он чувствовал себя обманутым, преданным, осмеянным. Жизнь — сплошное предательство... Как часто они любили повторять, что не переживут друг друга и на неделю, но вот он не умер, вышел живым из тюрьмы, не погребен под развалинами дома, хотя бомба пробила все четыре этажа. Убитой оказалась кошка, а он остался жив. И Л. воображает, что его можно заманить в капкан, подсунув ему красивую девицу? Неужто душевные муки и отчаяние — это все, что припас для него Лондон — этот мирный иностранный город? За окном сгустились сумерки. На улице зажглись огни, и казалось, что оконное стекло покрылось изморозью. Он лежал на спине с открытыми глазами. Поскорей бы оказаться дома... Он встал, побрился. Пора было выходить. Он застегнул пальто под горло и вышел в промозглую тьму. Ветер дул со стороны Сити, неся с собой холод каменных стен, больших контор и банков. Он напоминал о длинных коридорах, стеклянных дверях и нудных канцелярских буднях. Такой ветер мог выдуть душу из тела.

Он шел по Гилфорд-стрит. Поток клерков, возвращающихся с работы, уже иссяк, час театралов еще не наступил.