Мариано де Ларра - Сатирические очерки

Отсюда вытекает священная обязанность общества иметь хорошие дома заключения, благоустроенные и под хорошим присмотром, и еще более святой долг – не задерживать обвиняемого в них дольше, чем это совершенно необходимо. Любой из наших читателей, которому довелось побывать в тюрьме, что могло, конечно, с ним случиться, если он хоть немного причастен к либерализму, имел возможность убедиться, что обществу, к которому мы принадлежим, отлично известны эти истины и их значение и что оно ни в чем им не противоречит. Наши тюрьмы – образцовые…

Это было в один из мартовских дней. Множество заключенных заполняло одиночки; тюремный двор оглашался шумными взрывами хохота (который служит возмещением за несчастье или только обманчивой маской, скрывающей угрызения совести), грязными ругательствами и проклятиями, в которых проявляется бессилие, а также сатирическими куплетами нелепых песен, в которых находит свое выражение преступное и бесстыдное веселье. Внимание собравшихся во дворе групп поглощала игра, пища для праздных и алчных сердец, источник жарких страстей. Зловещая и таинственная развязка картежной игры кажется более чем где бы то ни было привлекательной именно в тюрьме, где на участь заключенных такое влияние оказывает то, что обычно называют судьбой. Игра эта оказывается символом тайны решения и неопределенности истины, которую человек ищет без устали с момента, когда он появляется на сеет, и до поры, когда он превращается в ничто.

В те дни в этой тюрьме находились два человека: Игнасио Аргуманьес и Грегорио Кане. Люди могут жить только в обществе, и с момента, когда общество, к которому они принадлежали, стремится оттолкнуть их от себя, они с легкостью образуют новое, со своими законами, неписаными, но нередко начертанными на челе слабого рукою более сильного. Именно так и происходит в тюрьме. И у них есть на то полное право. С того момента, как общество лишает своих членов всех благ; с момента, как, забывая о защите, которой общество им обязано, оно оставляет их на волю деспота-надсмотрщика; с момента, как арестант, едва перешагнув порог тюрьмы, видит себя оскорбляемым, притесняемым, обворованным теми, кому предстоит стать его товарищами, а жалобы его не выходят за пределы этой тесной ограды, – с этого момента заключенный восклицает: «Я отвергнут обществом; с сегодняшнего дня для меня законом является моя сила или та, сила, которую я приобрету здесь». Таковы последствия тюремного беззакония. По какому праву общество требует чего-либо от заключенных, которых оно лишает своей защиты? По какому праву общество продолжает считать себя их судьей, когда преступления совершены здесь, на этой каторге, именно потому, что общество их покинуло?

Но два человека находились там, два вымогателя. Два существа, которые считали себя вправе предписывать законы остальным и получать пиратскую добычу от игры своих товарищей; два человека, которые собирали дань. Однажды эти двое переругались между собой, и один из них был брошен в одиночную камеру надзирателем, деем тамошней колонии. [444]По выходе наказанный счел несправедливым, что в его отсутствие компаньон единолично взимал дань, и потребовал своей доли доходов. Один вымогатель возымел желание лишить доходного занятия другого вымогателя; этот последний встал на защиту своего права и вытащил из кармана две навахи. «Ты хочешь своей доли? – сказал он. – Что ж, завоюй ее». Вот он – человек, стоящий вне общества, человек первобытный, который защищает свои права собственными руками!

День близился к концу, и заключенные перешли в соседний двор, где они ежедневно пели гимн пресвятой деве, столь внушительно звучащий на воле, но бесстыдный и издевательский в устах тех, которые, исполняя его, одновременно вполголоса его пародируют. Под звуки молитвы два человека защищают свое право, в законном поединке нападают друг на друга, и их тела сплетаются в смертельной схватке. Одному из них не суждено услышать конца гимна: проходит несколько секунд, и с последними звуками песнопения к престолу всевышнего возносится душа одного из вымогателей.

Вот тогда-то выступает на сцену общество и говорит оставшемуся в живых вымогателю: я изгоняю тебя из своего лона; я лишило тебя покровительства; еще не осудив, я наказываю тебя этой отвратительной тюрьмой, в которую ты брошен по моему приказанию. Здесь я терплю твою игру и твое вымогательство, потому что ни игра, ни вымогательство не тревожат моего сна. Но игра и вымогательство породили спор, который я не могу и не желаю решать, и меня разбудил стук от падения тела, повергнутого тобою на землю. Мне говорят, что это тело, о котором при его жизни, как и о тебе, я не проявляло особой заботы, разлагаясь, может меня заразить. А посему я приказываю предать тело погребению, и твое вместе с ним, так как ты преступил мои законы, убив другого человека, хотя бы даже мои законы и не защищали тебя. Ибо мои законы, вымогатель, обеспечивают наказание даже тех, защиту которых они не обеспечивают. Они отказываются защищать, но не карать: все, что в них есть хорошего, вымогатель, предназначено мне, все, что плохого, – тебе; потому что я имею судей для тебя, а ты не имеешь их для меня; я имею полицейских для тебя, а ты не имеешь их для меня; я, наконец, имею тюрьму и палача для тебя, а у тебя их нет для меня. Поэтому я караю тебя за убийство, а ты не можешь покарать меня, хотя именно из-за моего пренебрежения и моего отказа защитить тебя вое и произошло.

И говорит вымогатель. До какого предела, общество, ты имеешь права на меня? Не знаю, является ли моя жизнь моей: сведущие люди сказали мне, что моя жизнь мне не принадлежит и, согласно религии, я не могу ею располагать. Но если она даже не моя, то почему же она твоя? А если она принадлежит мне более, чем тебе, то каким образом я могу оскорбить общество, распорядившись своей жизнью, как другой человек – своей, по общему согласию обоих, без вреда для третьего и не вмешивая никого в наше личное дело?

И общество отвечает. Когда-нибудь, вымогатель, ты будешь прав. Но пока, пока я тебя повешу, так как еще не наступил день, когда ты будешь прав и когда убийство и поединок окажутся вне моей юрисдикции; сейчас же общество, к которому ты принадлежишь, может руководствоваться только действующими законами. Почему же ты не дождался возможности драться на дуэли, на которую закон не распространяется? А теперь умри, вымогатель, потому что имеется декрет, который это повелевает.

Еще луна не сделала полного оборота с тех пор, как моя рука задушила другого человека за то, что он отомстил за оскорбление чести, которое закон не сумел покарать…

И говорит вымогатель. А сколько лун, общество, глядело на других, которые прогуливаются в Прадо, хотя и они некогда впали в ту же ошибку, что и, я…?