Пэлем Вудхауз - Том 13. Салли и другие

Салли, напротив, пришла в восторг, поскольку сестры никогда не питают должного уважения к величию своих братьев.

— Это просто великолепно, — сказала она с энтузиазмом. — Кажется, Филлмор, наконец, нашел занятие по себе. Начали они скромно, торговали пирожками со свининой…

— Но почему «Попп»? — прервал ее Рыжик, желая разобрать вопрос, который его глубоко озадачил.

— Просто название, глупый. Глэдис замечательно готовит. Так вот, она пекла пирожки, а Филлмор продавал их с лотка. И так у них это хорошо пошло, что они открыли ресторан, и он пользуется большой популярностью. Вот послушай, — Салли вновь издала булькающий смех и перевернула страницу— Где же это? Ах вот: «…прочно встали на ноги. Нас ждал мгновенный успех, так что я решил расширяться. Бизнесом движут великие идеи. В настоящее время я обдумываю перспективы развития нашего предприятия и в короткое время планирую открыть филиалы в Нью-Йорке, Чикаго, Детройте и других крупных городах. В каждом поставлю управляющего, и в дополнение к обычным блюдам будем продавать Потрясающие пирожки «Попп». Как только это будет сделано, собираюсь выйти с нашими пирогами на британский рынок…». Ну, не чудо ли!

— Головастый парень. Я всегда говорил.

— Признаюсь, прочитав это, я забеспокоилась. Я столько уже видела этих Великих идей! Филлмор всегда так. Как только что-нибудь у него получается, он начинает это расширять, и в конце концов все лопается. Хорошо, что теперь за ним присматривает Глэдис. Она тут прибавила постскриптум. Всего четыре слова, но какое утешение для сестры! «Я так не думаю!» — вот, что она написала. Не знаю, удавалось ли кому-нибудь меня так ободрить. Слава Богу, она крепко держит его в руках.

— Пирожки! — задумчиво произнес Рыжик, который уже испытывал приступы здорового голода. — Жаль, они не прислали нам свой потрясающий пирожок. Я бы его съел.

Салли встала и взлохматила ему волосы.

— Бедняга Рыжик! Я знала, ты ни за что не сможешь выдержать. Пойдем, вечер отличный. Давай прогуляемся в деревню и устроим пир в трактире. Мы скоро станет миллионерами, так что можем себе позволить.

Перевод С. Кузнецова (Ссмита).

Редактор Н. Трауберг

Когда стучали в дверь, Аннет Бруэм проходила три стадии. Сначала ей становилось чуть-чуть не по себе. Погруженная в сочинение нового вальса, она почти не замечала стука. На второй стадии ей казалось, будто кто-то погрузил в ее мозг раскаленные щипцы, чтобы отвратить ее мысли от музыки. Наконец, дрожа от гнева, она понимала, что это — личное оскорбление; какой-то невидимый дикарь невзлюбил ее игру и выразил свои взгляды каблуком.

Она выжала педаль и ударила по клавишам.

Сверху послышался знакомый стук.

Аннет встала. Лицо ее залил румянец, подбородок вздернулся. В глазах заблистал воинственный огонек. Она вышла на лестницу и отправилась на верхний этаж. Если бы у нее оказался случайный свидетель, он бы пожалел несчастного, который, не зная о кознях рока, победно стоит за дверью, куда вот-вот постучат.

— Входите! — выкрикнул довольно приятный и бодрый голос; но что такое голос, когда черна душа?

Аннет вошла. Комната оказалась обыкновенной мастерской художника почти без мебели и совсем без ковра. Посередине стоял мольберт, из-за мольберта выглядывали мужские ноги. Над мольбертом клубами подымался никотиновый дым.

— Прошу прощения, — начала Аннет.

— Натурщиц мне пока не надо, — ответил Дикарь.-. Оставьте карточку на столике.

— Я не натурщица, — холодно заметила Аннет. — Я просто зашла…

На этот раз Дикарь, наконец, выглянул из-за укрытия и вынув изо рта трубку, швырнул откуда-то стул.

— Прошу прощения, — сказал он. — Присаживайтесь. Как беспечна природа, распределяя свои дары! Мало того что у подлого невежы — приятный голос, он еще и с виду привлекателен! Сейчас он немного растрепан, волосы стоят дыбом, но в остальном он вполне мил. Даже во гневе Аннет не утратила справедливости.

— Я думал, это еще одна натурщица, — пояснил он. — Как только я здесь поселился, от них никакого отбою нет, приходят по десять штук в час. Сначала я не возражал, но, примерно после восемнадцатого порождения солнечной Италии, они стали действовать мне на нервы.

Аннет терпеливо ждала, пока он закончит.

— Мне очень жаль, — сказала она с интонацией «сейчас-ты-у-меня-получишь», — что моя игра беспокоит вас.

Казалось бы, только эскимос в шкурах и теплом белье выдержит такую манеру; но Дикарь и не поежился.

— Мне очень жаль, — повторила Аннет, намного ниже нуля, — что я вас побеспокоила. Я живу этажом ниже, и слышала, как вы стучали.

— Ну что вы! — дружелюбно запротестовал молодой человек. — Мне ваша музыка очень нравится!

— Тогда зачем стучать? — отозвалась Аннет, поворачиваясь к выходу. — Пожалейте, хотя бы, мою штукатурку, — сказала она через плечо. — Надеюсь, вы не обиделись. Всего хорошего.

— Нет! Постойте!

Она остановилась. Он смотрел на нее и приветливо улыбался. С большой неохотой она признала, что у него приятная улыбка. Его спокойствие все больше действовало ей на нервы. Он давно должен был лежать во прахе у ее ног.

— Понимаете, — начал он, — я люблю музыку, но то, что вы играли, — не мелодия. Одно и то же, одно и то же, как будто пластинку заело.

— Я пыталась закончить фразу, — важно, но уже не так холодно, отвечала Аннет, поневоле оттаивая. Было в этом растрепанном человеке что-то очень привлекательное.

— Фразу?

— Да. Музыкальную. Для моего вальса. Я пишу вальс.

На лице его отобразилось настолько непосредственное, почти детское восхищение, что последний остававшийся лед незаметно растаял, и Аннет ясно поняла, что этот возмутитель спокойствия ей положительно нравится.

— Вы пишете музыку? — потрясенно спросил он.

— Я написала одну-две песенки.

— Наверное, это просто здорово, — что-то творить… ну, писать музыку.

— Вы ведь тоже творите? Пишете картины. Молодой человек бодро покачал головой.

— Из меня бы вышел неплохой маляр, — заметил он, — Мне нужна площадь, обычное полотно меня стесняет.

Казалось, он не был этим огорчен, скорее, находил это забавным.

— Позвольте мне взглянуть. Она подошла к мольберту.

— Я бы вам не советовал, — предупредил он, — А вы не боитесь? Не пожалеете? Что ж, если вам этого действительно хочется…

На взгляд искушенного критика картина и впрямь могла показаться грубоватой. На ней был изображен темноглазый мальчик с большой черной кошкой. Статистика утверждает, что в сутках нет такого момента, когда где-нибудь на земном шаре начинающий художник не рисует детей с кошками.

— Я назвал это «Мальчик с кошкой», — сказал молодой человек. — Довольно точно, а? Сразу поймешь, что к чему. Вот это, например, — он предупредительно указал трубкой на край картины, — кошка.