Пэлем Вудхауз - Том 14. М-р Моллой и другие

Шимп смотрел на него с испепеляющей ненавистью. Мало того, думал он, что у этого гада хватило наглости приехать в «Курс», он еще принял кабинет за спальню! Ухватив бывшего друга за относительно густые волосы, медик дернул их несколько раз.

Это помогло. Мыльный выпрямился в кресле.

— А? — произнес он, моргая. — Что?

— В каком смысле?

— Где я?

— Сейчас скажу.

— О! — воскликнул Моллой, придя в сознание и снова откинулся на мягкую спинку. Разговоры разговорами, но для того, кто проехал двадцать миль на истинном рыдване, удобства важнее.

— Худо мне… — выговорил он.

Казалось бы, естественно, но бывший партнер вскипел еще больше и несколько секунд не мог найти адекватных выражений, если не учитывать бульканья.

— Да, — продолжил Моллой, — худо. Ну и велик! Особенно икры болят. И вон там, в подъеме. Хотел бы я, Шимпи, получить по доллару за каждый синяк.

— А мне что, не худо? — осведомился Твист.

— Хоть пятьдесят центов, — продолжал Моллой, — за каждый синяк, от ступней и выше.

— Если б у тебя так трещала башка…

— Трещит, — успокоил его Мыльный. — Солнце напекло. Прямо чуть все не бросил! Если б я знал, что…

— А мне-то, мне каково! — заорал Твист, трясясь от жалости к себе. — Что твоя жена натворила, а? Деловому партнеру! Накапать сонных капель… Да что же это такое?!

Моллой обдумал этот вопрос.

— Она у меня порывистая.

— И еще лилию в руку сунула!

— Такая, знаешь, забавница. Молодость, молодость…

— Я тебе покажу молодость! Да как…

Мистер Моллой решил, что пришла пора назиданий.

— Сам виноват, Шимпи. Все корысть, все жадность. Не запросил бы шестьдесят пять процентов, ничего бы не было. Может порывистая натура это стерпеть? Не может. Ты лучше послушай, зачем я приехал. Согласен поделить по совести — треть на человека — скажу хорошую вещь, плясать будешь.

— Плясать я буду только в том случае, если ты свернешь шею.

Моллой был неприятно поражен.

— Ну что это ты, Шимпи! Как можно!

Мистер Твист поинтересовался, не ждет ли мистер Моллой, что при сложившихся обстоятельствах он, то есть Твист, его поцелует. Мистер Моллой этого не ждал; не ждал он и грубости. Грубость, надо сказать, к добру не приводит, равно как и жестокость.

— Если бы у тебя, Шимпи, так болела голова, — с упреком прибавил он, — ты бы знал, как горько, когда старый друг обижает.

Твисту пришлось немного побороться с непроизвольным бульканьем.

— Голова? — переспросил он. — С чего бы это? Вот у меня и впрямь болит.

— Ну, что ты, Шимпи!

— Хочешь убедится, выпей этих капель. Мистер Моллой разумно уклонился от спора.

— Так вот, я тебе скажу, зачем приехал. Этот субъект нас обштопал.

— Какой субъект?

— Лестер Кармоди. Подозревал с самого начала.

— Что!

— Да уж то. Сам слышал. Знаешь, что он натворил? Забрал сумку из шкафа и послал шофера отвезти ее в камеру хранения.

— Что!

— То.

— М-да… — впечатлился мистер Твист. — Однако… Значит, она не у тебя?

— Нет, не у меня.

Мистер Твист не надеялся испытать радость ни в тот день, ни позже; но что-то похожее испытал. Тем самым, он засмеялся, а там — взвыл от боли.

— Вот и доигрались, — наставительно сказал он, когда перестал сжимать голову обеими руками. — Положеньице-то не лучше моего.

— Нам обоим плохо, Шимпи. Надо действовать вместе и как можно быстрее.

— Как это, действовать?

— Сейчас скажу. Этот шофер привез квитанцию…

— …и дал старикану, да?

— А вот и нет! Племянничку. Молодому Кэрролу. Потрясенный Шимп воззрился на Моллоя.

— Кэррол? Это который там, наверху?

— Он наверху?

— А то! Заперт, и окна с решетками. Ты уверен про квитанцию?

— Еще как! Идем и берем.

— И все?

— Все.

— А как, — спросил Шимп, — мы ее возьмем?

Мистер Моллой ответил не сразу. Он сам размышлял об этом, крутя педали, и в конце концов понадеялся на острый разум Шимпа.

— Я думал, — признался он, наконец, — тебе что-нибудь придет в голову.

— Да? Мне?

— Ты такой умный, — сказал Моллой. — В чем в чем, а в этом тебе никто не отказывает. Что-нибудь ты измыслишь.

— Да? А ты пока что отдохнешь? И за все, про все…

— Ну, Шимпи!

— … какую-то жалкую треть? Вот что я скажу… Мистер Моллой чуть не заплакал.

— Ох, не будем заводиться! Договорились, и ладно. Такое, знаешь, джентльменское соглашение.

— Да? Спустись с неба, птиц распугаешь. Семьдесят процентов мне, а то работать не буду.

— Семьдесят!

— Пожалуйста, дам совет. Иди туда сам, побеседуй. Если он чувствует то, что я после этих капель, он тебе очень обрадуется. Ну, оторвет голову, ну, выбросит из окна — чего там, все одно умирать.

Мистер Моллой, и раньше не слишком сообразительный, после своей поездки совсем лишился сметливости. Вот если бы тут была жена, она бы мигом подкинула идей, и самых отборных.

— Нельзя ж его вечно там держать, — печально вымолвил он.

— И не нужно, если ты согласен на тридцать процентов.

— У тебя что, есть план?

— Как не быть!

Моллой пригорюнился. Он знал: когда Шимп поделится планом, он сразу увидит, что тот буквально лежал под рукой, бери — не хочу.

— Ну, как? — поторопил медик. — Тридцать — лучше, чем ноль. И не говори, что сам так думал!

Мистер Моллой сделал последние усилия. Он был мастером своего дела — продавал фантомные акции несуществующих нефтяных компаний — но своего, не чужих.

— Хорошо, Шимпи, — сказал он, покорно вздохнув.

— Значит, мне — семьдесят, вам — тридцать?

— Да. Только уж не знаю, как сообщить ей… Она рассердится, Шимпи. Что там, она расстроится.

— Пускай хоть треснет, — невежливо ответил Твист. — Лилию, видите ли! Ну ладно. Значит, Фланнери отнесет ему с утра кофе, а в кофе мы кое-чего добавим. Потом идем туда, берем квитанцию, и привет!

Мистер Моллой застонал. Предчувствия его оправдались.

— Да я сам мог это придумать… — сокрушался он.

— Мог бы, если бы у тебя были мозги, а не мякоть от тыквы. Бутафорские головы хороши, но только с виду. Обменял бы, а? — посоветовал Твист.

Над «Курсом» взошла заря, обещающая много интересного, но поначалу было довольно пасмурно. К семи часам утра солнце кое-как пробилось сквозь туманы, а к восьми один из его лучей коснулся сержанта Фланнери. Тот хрюкнул, открыл глаза и, — обнаружив, что начался новый день со всеми его трудами и заботами, встал, чтобы проделать простую солдатскую гимнастику, а там — приняться за несложный туалет. После всего этого он направился в кухню, откуда шел густой запах бекона и кофе.

Сотрапезницы, горничная Рози и кухарка миссис Ивенс, приветствовали его с той теплотой и той почтительностью, которые приличествуют человеку таких дарований. Как бы плохо ни относились к сержанту некоторые пациенты, скажем — сэр Джеймс Ригби-Радд, неоднократно делившийся желанием содрать с него шкуру, на симпатию служанок он мог положиться. Рози пленили его усы, миссис Ивенс — беседы.