Роберт (2) Стоун - В зеркалах

Он вернулся в кафе и сел за столик у стены. Время от времени он поглядывал в окно, не забрезжил ли день, но там была только ночь. Кто-то расхаживал взад и вперед по комнате над его головой.

Он уткнулся лицом в руки и увидел ночные облака.

Когда он поднял голову, в комнате было почти совсем темно. Лампы над стойкой погасли, но дверь, ведущая в посудомойную, была открыта, и за ней виднелась лампочка без абажура, висевшая над глубокой раковиной. На улице стоял непроницаемый мрак. В дверях появился мистер Клото.

— Надвигался ураган,— сказал он Рейни,— но ушел в море. Рейни рассматривал мистера Клото в свете тусклой лампочки.

Ему казалось, что в комнате есть еще люди: он на мгновение словно увидел, что кто-то сидит, положив локти на столик, в темноте у окна.

— Все кончено,— сказал Рейни.— Мы больше не будем брать интервью. Я собрал все нужные мне сведения. Я разделаюсь с вами.

— Рейни,— ласково сказал мистер Клото,— лучше поищите, где бы приклонить голову. Это вам не по силам.

— Мне все равно,— сказал Рейни.— Я больше в этом не нуждаюсь.

— Вы увидите, как мир сужается. Вы увидите, как мир становится маленьким.

— Я это уже видел.

Мистер Клото прошел мимо него, медленно приблизился к окну и задернул занавеску.

— «Мамочка, позволь, я выйду поиграю в темноте»,— пропел он по-матерински ласково.— Где сейчас ваша мамочка? Мамочки нет, детка. Человечек совсем один?

— Да,— сказал Рейни,— я один.

— Значит, нечего вам и соваться. Вы ни с кем не в силах разделаться.

— Если я один бессилен, то и вы тоже. А вы останетесь один.

— Ах, мистер Рейни,— сказал Клото со вздохом,— опять тщеславие. Больные иллюзии. Я никогда не бываю один.— Он улыбнулся.— Если бы вы были нормальным человеком, вы бы не сидели тут. Если бы вы обладали целостностью духа, то даже я вас уважал бы. Но вы просто дурак. Неужели вы не понимаете?

— Каков я, не имеет ни малейшего значения. Если то, что я сделаю, ни к чему не приведет, это тоже не имеет значения. Но ничто не дается даром, Клото. Даже вам. Жизнь реальна, и люди реальны, и бездушный прах пробуждался не для того, чтобы вы творили подобие жизни и смерти. И я выступаю против вас,

— Ну что ж, извольте. Но разрешите сказать вам, что вы — основа существующего порядка вещей. Пока находятся люди вроде вас, все будет идти как по маслу. Право, не знаю, что было бы со мной без вас.

— Нет,— сказал Рейни.— Это не так.

— У каждого человека есть свой девиз, братец, и лучшего вам не найти. Вы думаете, это не так, глупец? Узнай вы, какой у меня девиз в жизни, вы бы сильно удивились. Впрочем, вас удивить не шутка, так уж вы устроены.

Рейни отступил и быстро поглядел на улицу. За занавеской по-прежнему было темно.

— Пора бы наступить утру,— сказал он.— Ночь сегодня очень длинная.

— Ничего, кроме ночи, вас теперь не ждет, детка. Мир для вас больше освещаться не будет. Привыкайте к тому, что есть.

— Вы...— сказал Рейни.— Клото, вы не можете отнять у меня свет...

— Могу,— сказал Клото.— Я уже его отнял.

— Вы не можете погрузить меня во мрак... когда мне еще надо многое сделать.

— Если вам нужен свет, придется взять его у меня. Потому что я могу дать вам свет и утро. Хотите, чтобы я это сделал, детка?

— Да,— сказал Рейни.

— Все готово! Глядите сюда!

Перед Морганом Рейни разлилось белое утро, тьма исчезла без следа. Глядя в ослепительный блеск, он видел над ним чистую синеву занявшейся зари, целомудренной и сияющей. Это было чудесное утро, веял ветер, неся шорохи колышущихся высоких трав.

До него донеслись голоса, и, прислушавшись, он уловил в их зове что-то зловещее — пение, смех и вопли боли, приносимые порывом душистого ветра. Он остановился, не понимая, кто может вопить от боли, под таким небом.

— Клото! — позвал он.

— Вот ваш день,— сказал голос мистера Клото.— И света сколько угодно.

Голоса зазвучали ближе, и он внезапно понял, что именно он слышит и почему свет так ясен. Его обдувал душистый от запаха полей ветер американского утра, и он четко слышал каждый голос, приносимый ветром. Выражения сочувствия, обещания, скрытые насмешки, обольщения, лживый смех, еле сдерживаемая истерика, прерывистое дыхание, нежность, страх, внезапный взрыв страсти, унижение, вежливая жестокость, вежливый обман, ложь, которой верят, ложь, которой не верят,— все это звенело в его ушах и замирало вдали.

Он слышал в американском ветре, как пожилые дамы, запинаясь, бормочут слова молитвы, он слышал проклятия фермеров на заре, он слышал зов тысяч детей, заброшенных летом, хныканье пьяных, слышал, как кричат люди, перекрывая грохот машин, и как они, запинаясь, еле слышно бормочут в зале суда, и как монотонно причитают священники. Он слышал голоса полицейских, твердые, как булыжник, и голоса молодых дельцов на званом обеде, и смех толпы убийц, и смех детишек в супермаркете.

Рейни повернулся и увидел, что из солнца на него надвигается толпа. Когда первые ряды приблизились, он увидел, что лица людей окровавлены и что многие ему знакомы. Толпа наваливалась на него, угрожая сокрушающим, окровавленным объятием.

— Я не могу! — крикнул он.— Я не выношу, когда ко мне прикасаются!

Высоко вверху маленький сияющий самолет кружил в небе, поливая зеленые холмы огненным ливнем.

— Самое обыкновенное утро,— сказал голос мистера Клото.— Хотите, чтобы опять было темно?

— Да,— сказал Рейни.

И стало темно. Он был в чаще, звеневшей ночными насекомыми. Перед ним лежала поляна, где на земле мерцали тлеющие угли. Где-то в темноте пели люди. Пение удалялось и замирало.

Пока Рейни смотрел, по поляне скользнул луч света, и он увидел бочку из-под бензина, которая стояла на дымящихся камнях посреди ямы, засыпанной мусором. Через край бочки бежала дымящаяся смола, а из нее торчала фигура, похожая на грубо вырезанную статую. Из-под мышек фигуры и с ее шеи на обугленную траву свисали три почерневших куска каната.

В полосу света вошел толстяк и уставился на фигуру; толстяк судорожно глотнул, и его широкое красное лицо исказилось от возбуждения. Глаза у него выпучились, уголки рта взволнованно задергались.

«Черт подери! — сказал толстяк. Он отступил на шаг и хлопнул себя по бедру.— У-ю-ю-юй! — завопил он, и его глаза стали сумасшедшими.— Гляньте-ка! Это же смоляное чучелко, разрази меня бог! У-ю-ю-юй!»

Он повернулся и, вопя, бросился прочь. В горле у него клокотал сумасшедший смех. Рейни слушал, как его голос замирал вдали: «Черт вас дери, только поглядите, что они устроили! Эти ребята сделали смоляное чучелко...»

Рейни чувствовал вкус черной земли, его лицо вжималось в траву, он судорожно кашлял и плакал в летнем душистом клевере на том самом месте, где это произошло много лет назад в Пасс-Руайом, когда там пронесся ураган.