Марк Твен - Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

Так он ворчал на все, что ни придется; я думал, что уж к этому величественному леднику ему будет трудно придраться, и осторожно высказался в этом духе, но он и глазом не сморгнул:

— Посмотрели б вы на ледники в протестантских кантонах, – сказал он брюзгливо,

Его ответ задел меня. Но я сдержался и спросил:

— А этот чем вам не угодил?

— Чем, спрашиваете? Поглядите, как он содержится. Власти здесь не заботятся о ледниках. Вон сколько щебня и мусора нанесла туда морена, а никому и дела нет.

— Ну, власти здесь при чем? Ведь это же не от них зависит!

— Нe от них? То–то и есть, что от них! Было бы желание! Поглядели бы вы на протестантские ледники, вот уж где ни соринки. Возьмем хотя бы Ронский ледник, даром, что он достигает пятнадцати миль в длину и восьмисот футов в толщину! Будь этот ледник протестантским, разве у него такой был бы вид!

— Чепуху вы городите! Нy что бы они стали с ним делать?

— Побелили бы его! У них так положено!

Разумеется, я не поверил ни одному его слову, но предпочел промолчать: что точку спорить с ханжой! Про себя я даже усомнился: в протестантском ли кантоне Ронский ледник? Но так, как я и сам хорошенько не знал, то счел за лучшее не пререкаться с человеком, который и соврать не постесняется, лишь бы меня переспорить.

Милях в девяти от Сент–Николаса мы миновали мостик, перекинутый через бурный Висп, и подошли к длинной шаткой ограде, которая будто бы страховала путников от опасности свалиться в реку с отвесной стены в сорок футов высотой. Навстречу нам шло трое детей, восьмилетняя девочка бежала впереди. В нескольких шагах от нас она поскользнулась и упала, при этом ножка ее попала под ограду и на мгновение повисла над рекой. Мы оцепенели от ужаса, считая, что ей конец, так как берег здесь круто шел под уклон и она не могла спастись; но девочка ловко выкарабкалась из западни и, смеясь, побежала дальше.

Мы подошли к месту, где она упала, и увидели два длинных следа, которые ее ножки провели в жидкой грязи, прежде чем повиснуть в воздухе. Коли бы ничто ее не задержало на лету, девочка соскользнула бы на дно пропасти, ударилась бы о прибрежную скалу, и поток подхватил бы ее тело ипонес бы его, швыряя о торчащие из воды валуны, и в две минуты превратил бы в бесформенный ком. Мы чуть не оказались свидетелями ее гибели.

И тут ярко проявился невозможный характер Гарриса и его закоренелый эгоизм. Этот человек думает только о себе. Битый час он толковал о том, как он счастлив, что девочка уцелела. Первый раз вижу такого субъекта. Лишь бы он был счастлив, остальное его не касается! Я уже не раз подмечал в нем эту черту. Конечно, многое он говорит сгоряча, под впечатлением минуты, — возможно, что даже в большинстве случаев, — но от этого никому не легче, а в конечном счете все сводится к тому же эгоизму. Никуда от этого не денешься! В данном случае мне казалось, что неприличие его поведения все же откроется ему; но нет, он знай долдонит свое: как он счастлив, что с девочкой ничего не случилось, — наплевать ему на мои чувства, на то, что у меня, можно сказать, вырвали изо рта лакомый сюжет. Он радуется, что избежал некоторых неприятных переживаний, не думая о том, что теряю я, его друг – это ли не эгоизм! Он, конечно, не подумал, какую редкую возможность сулил мне этот так удачно подвернувшийся случай: описать, как труп девочки вылавливают из реки, как убиты горем ее родители, сколько волнений среди односельчан, а затем и похороны по швейцарским обычаям, а затем и придорожный памятник, который мы воздвигаем на собственные деньги, с условием, что на нем будут высечены и наши имена. В конце концов мы попадаем в Бедекер и он нас увековечивает. Я молчал. Я был слишком уязвлен, чтобы жаловаться и роптать. Раз Гаррис может так поступить со мной, раз он в подобную минуту ведет себя так легкомысленно и безответственно, да еще и бахвалится этим, — после всего, что я для него сделал, — я скорее отсеку себе руку, чем покажу, как глубоко я ранен.

Мы приближались к Церматту, а следовательно — и к прославленному Маттерхорну. Месяц назад это название было для нас пустым звуком, но все последило дни мы двигались словно сквозь двойной ряд витрин, псе плотнее и плотнее заставленных его изображениями, — масло, пастель, акварель, фотографии, хромолитографии, гравюры на дереве, цинке и меди — так что в конце концов эта гора стала для наг отчетливо зримым, знакомым образом. Мы были уверены, что узнаем Маттерхорн, как только он где–нибудь нам попадется. И мы не ошибались. Августейший монарх был еще очень далеко, когда мы впервые увидели его, но ошибиться было невозможно. Он уже тем своеобразен, что стоит сам по себе; к тому же он необычайно крут и отличается весьма оригинальной формой: он торчит в небе колоссальным клином, верхняя треть которого слегка загнута плево. Широкое основание чудовищного клина покоится на большом плато, обложенном ледниками и лежащем на высоте в десять тысяч футов над уровнем моря; если принять в расчет, что клин достигает пяти тысяч футов, то полная высота горы составит пятнадцать тысяч футов над уровнем моря. Таким образом, вся громада этой величественной скалы, этого рассекающего небо монолита, возвышается над линией вечных снегов. Но в то время как его великаны–соседи состоят выше талии как бы из сплошного снега, Маттерхорн круглый год стоит черный, голый и угрюмый, только кое–где припудренный и заштрихованный белым, – склоны его так круты, что снег на них не задерживается. Его своеобразная форма, его горделивое одиночество, его нежелание якшаться с себе подобными делают его, так сказать, Наполеоном горного мира. «Великий, сумрачный, самобытный» — это определение пристало ему не меньше, чем прославленному полководцу.

Представьте же себе монумент высотой в милю, стоящий на цоколе в две мили высотой! Ибо вот что такое Маттерхорн — монумент! Его назначение отныне и вовеки нести стражу над никому не ведомым местом упокоения юного лорда Дугласа, который в 1865 году сорвался с высоты в четыре тысячи футов, после чего его больше не видели. Такого памятника не удостоился еще ни один человек! Самые импозантные памятники в мире — лишь ничтожные песчинки по сравнению с ним; и они рассыплются прахом, и самое место, где они стояли, исчезнет из людской памяти, — и только этот пребудет вечно [20] * Скалистые ворота (нем.) .

Прогулка из Сент–Николаса в Церматт производит огромное впечатление. Поражает грандиозность масштабов, какие здесь определила себе природа. Вы все время идете между отвесных стен, уходящих в небо и представляющих в верхней своей части хаотическое нагромождение причудливых скал, выделяющихся холодной белизной на фоне голубого неба. Тут и там на вершине обрыва в своем сказочном великолепии сверкает огромный ледник или же низвергаются по зеленым склонам искристые водопады. Ничего пресного, дешевого, банального — здесь все величественно и прекрасно. Небольшая долина эта представляет собой первоклассную картинную галерею, ибо в нее нет доступа посредственности: из конца в конец увесил ее Создатель своими шедеврами.