Марк Твен - Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

Ровно в четверть пятого я подал сигнал к выступлению, и мои связные передали его по всей линии. Большая толпа, собравшаяся перед отелем «Монте–Роза», расступилась при нашем приближении с криками «ура!»; в то время как авангард проходил мимо них, я отдал приказ: «На плечо! Готовсь! Пли!» — и мгновенно на протяжении полумили открылись зонтики. Это было прекрасное зрелище, вдвойне эффектное благодаря сноси неожиданности. Альпы еще не видели ничего подобного. Меня приветствовали оглушительными аплодисментами, а я проезжал мимо восторженных зрителей с обнаженной головой, держа цилиндр в руке. Только этим и мог я выразить свою признательность, так как от полноты чувств лишился языка. У околицы мы напоили скотину из желоба, по которому текла вода, отведенная из холодного ручья, и вскоре оставили за собой твердыни цивилизации. В пять тридцать подошли мы к мосту через Висп, я выслал вперед отряд для рекогносцировки и, убедившись в прочности моста, благополучно провел по нему весь караван. Путь вел теперь пологими склонами, поросшими зеленой травой, к винкельматтенской церкви. Не задерживаясь для ее осмотра, я произвел фланговое движение налево и прошел по мосту через речку Финделенбах, предварительно также испытав его прочность. Здесь я снова развернулся направо и вскоре вступил на приветливый участок луга, пустынного, если не считать двух покинутых сторожек и дальнем его конце. Лучшего места для стоянки нечего было и желать. Мы раскинули палатки, поужинали, выставили часовых, занесли в путевой журнал все события минувшего дня и легли спать.

Проснулись мы в два часа утра и оделись при свечах. Было холодно и неприютно. Кое–где проглядывали звезды, но большую часть неба затянули тучи, и величественную башню Маттерхорна скрывала траурная пелена. Старший проводник советовал ждать: он боялся дождя. Мы подождали до девяти, а потом тронулись в путь при довольно благоприятной погоде.

Дорога — размытая дождем и усеянная камнями тропа — вела ужасающими кручами, густо поросшими лиственницей и кедром. А тут еще, на беду нашу, наступали на нас встречные туристы, возвращавшиеся назад, — кто верхами, кто пешком, тогда как сзади теснили и толкали нас путники, поднимавшиеся, как и мы, в гору и старавшиеся нас обогнать.

Наши затруднения росли и множились. Часам к двум дня все семнадцать проводников заявили, что не сделают и шагу дальше — им нужно посовещаться. Посовещавшись больше часа, они сообщили мне, что их первоначальное подозрение подтвердилось: мы, кажется, сбились с пути. Я спросил: не могут ли они сказать наверняка? На что проводники ответствовали, что полной уверенности у них нет и быть не может, так как ни один ил них никогда не бывал в этих краях. У них серьезные опасения, что мы заблудились, но доказательств нет никаких, за исключением того, что они понятия не имеют, где мы находимся. С некоторых пор нам перестали попадаться встречные туристы, и это их крайне тревожит.

Дело ясное, мы влипли. Проводникам, естественно, не хотелось искать дорогу одним, и мы отправились всем скопом. Для большей безопасности шли медленно и осторожно, так как нас окружал густой лес. Мы не стали подниматься в гору, а пошли в обход, в надежде набрести на старую тропу. К вечеру, когда все уже устали, наткнулись мы на большую скалу величиной с крестьянский дом. При виде этого неожиданного препятствия все приуныли, всеми овладели отчаяние и страх. Люди плакали, причитали и вопили, что никогда уж не придется им увидеть родные места и прижать к сердцу своих близких. Посыпались упреки, меня обвиняли в том, что я легкомысленно увлек их в это гибельное предприятие. Слышались даже угрозы по моему адресу.

В такую минуту нельзя было проявить слабость. Я произнес речь, напомнив им, что и другие альпинисты не раз бывали в подобных переделках и что только мужество и упорство спасали их от гибели. Я обещал, что не покину их, обещал, что спасу их. В заключение я сказал, что у нас достанет провианта на то, чтобы выдержать любую осаду, — и неужто же власти в Церматте не хватятся, что полмили людей и мулов таинственно исчезли над самым их носом, и не станут нас разыскивать? Нет, Церматт вышлет спасательную экспедицию, и нас вызволят отсюда.

Моя речь произвела впечатление. С просветлевшим челом люди раскинули палатки, и ночь застала нас уже под кровом. И тут я пожал плоды своей предусмотрительности: я не зря захватил с собой некое снадобье, которое не упоминается ни в одном из классических трудов по альпинизму, за исключением этого. Я имею в виду снотворное. Если бы не это благодетельное средство, никто из моих людей глаз не сомкнул бы в ту тревожную ночь. Если бы не этот кроткий утешитель, пришлось бы им всю ночь ворочаться с боку на бок, не находя покоя, — так как виски предназначалось только для меня. Утром они были бы не в силах взяться за свою тяжелую работу. Итак, все спали в ту ночь, кроме меня, Гарриса да еще барменов. Я не мог позволить себе уснуть в столь трудный час. Я считал, что отвечаю за вверенные мне жизни. Я хотел быть начеку и в полной готовности — на случай обвала. Теперь, правда, мне известно, что в этой местности не бывает обвалов, но тогда я этого еще не знал.

Всю ночь мы следили за погодой, я глаз не спускал с барометра, чтоб не прозевать малейших его колебаний. Но стрелка барометра все время показывала «Без перемен». Не описать словами, каким надежным, ласковым, верным другом был для меня этот ценный прибор в ту годину бедствий. Барометр, собственно, был неисправен и не имел другой стрелки, кроме неподвижного медного указателя, но об этом я узнал только задним числом. И, сказать по совести, приводись мне снова очутиться в таком положении, я не пожелал бы себе лучшего барометра, чем этот.

В два часа ночи люди встали и позавтракали; как только рассвело, все опять связались и дружно двинулись на штурм скалы. Мы перепробовали все известные нам средства, в том числе и крюк на веревке, — но без особого успеха, вернее — без полного успеха. Кто–то даже удачно забросил крюк, он зацепился, и Гаррис полез вверх, перебирая руками, по крюк сорвался, и если бы под Гаррисом случайно не очутился один из священников, мой бедный друг наверняка остался бы калекой. К счастью для него, покалечился священник; он тут же взгромоздился на костыли, а я приказал отставить крюк, как орудие чересчур опасное при большом скоплении народа.

На минуту мы растерялись, не зная, что еще предпринять, но кто–то вспомнил о лестницах. Одну из них тотчас же прислонили к скале, и люди, связавшись по двое, стали на нее взбираться. Другую лестницу перебросили на ту сторону, для спуска. По прошло и получаса, как все наши переправились через скалу, так что эту вершину, ко всяком случае, нам удалось взять. Тогда мы издали свое первое ликующее «ура!» Но радость наша была преждевременна, ибо кто–то спросил: а как же мы переправим животных?