Жан-Мари Густав Леклезио - Протокол

«Я бы хотел прекратить эту глупую игру. Знали бы вы, как сильно я этого хочу. Я раздавлен, почти…» — произнес он не ослабевшим, но каким-то бесцветным голосом.

«Вы знаете, что происходит? — спросил он. — Я вам скажу, лично вам. Люди, видите ли, живут повсюду; случается, некоторые приходят вечером домой и скоропостижно отдают концы. Другие страдают, потому что бросила жена, сдохла собака или ребенок подавился. Вы знаете — А мы-то, мы, что во всем этом делаем?

«Потому вы все ЭТО и сотворили?» — спросила студентка.

«ЧТО все?» — закричал Адам.

«Ну, эти истории — все эти истории, которые ___»

«Подождите!» — Адам задыхался, словно ему было стыдно объясняться.

«С меня хватит! Довольно психопатологии на сегодня — Хочу сказать — понимать больше нечего. Все кончено. Вы это вы, а я это я. Не пытайтесь все время ставить себя на мое место. Все остальное — вздор. С меня хватит. Я — мне стыдно — не знаю, как сказать. Оставим все это…»

Он вдруг понизил голос и наклонился к Жюльенне Р., чтобы слышать его могла только она.

«Вот что мы сделаем: я буду говорить совсем тихо, лично с вами. И вы станете отвечать мне так же. Я скажу: привет, как поживаете? А вы ответите: спасибо, хорошо. А потом: как вас зовут, вы очень привлекательны, мне нравится цвет вашего платья — или ваших глаз. Кто вы по знаку? Скорпион, Весы? Вы ответите да или нет. Расскажете о вашей матери, о последней трапезе или о последнем походе в кино. О поездках в Ирландию или на острова Силли [55] Группа островов в Тихом океане, часть Французской Полинезии. . О том, как проводили каникулы, и о вашем детстве. О дне, когда впервые накрасили губы. Потерялись в горах. Я узнаю, любите ли вы гулять поздно вечером, когда скрытые дотоле вещи начинают двигаться и ты их слышишь. Или о том, как пошли узнавать результаты экзамена на степень бакалавра и как стояли под дождем, вглядываясь в список имен счастливчиков. Ваш голос будет звучать тихо и нежно, а рассказывать вы станете о таких пустяках, что мне и слушать не придется. Истории о грозе или весеннем равноденствии, об осени в Бретани и папоротниках выше человеческого роста. О том, как вам бывало страшно, как вы мучились от бессонницы, подходили к окну и смотрели на ночь из-за занавески. А другим — всем остальным — я продолжу рассказывать мою историю. Ту самую, многосложную, что все объясняет. Мистическую шараду. Хотите?»

Студенты подвинулись ближе, чтобы лучше слышать, они наблюдали за Адамом и своей сокурсницей, а блондинчик иронически ухмылялся. Они утомились и мечтали, чтобы вся эта запредельная история наконец закончилась. Всем хотелось домой, где их ждал вкусный ужин и общество нормальных людей, а потом кино или спектакль в Опере, например Глюк.

Адам увидел, что девушка согласна; он понял это по ее шее, уголкам губ, плечам, груди, позвоночнику и обутым в лодочки с золотыми пряжками ступням — одна была чуть больше другой; он откинулся назад, прижавшись спиной к стене, сдвинул ноги и коснулся голых коленок собеседницы. Он кожей чувствовал красные и черные полосы на пижамных штанах; между ним и студентами словно бы образовалась непроницаемая твердь, и полосы плавно перетекали на нее. Он сунул руку в карман и нащупал пачку сигарет. Студент в темных очках поднес ему зажженную спичку. В коробке оставалось пять спичек — три сгоревшие и две целые. Адам прикурил с первой затяжки; единственным, что нарушило совершенство позы, была сорвавшаяся из подмышки капля пота, холодно уколовшая второе ребро. Но все произошло так стремительно и беззвучно, что никто этого не заметил. Съежившаяся на стуле Жюльенна Р. больше не выказывала признаков усталости: она явно чего-то ждала. Не нового и не странного, но буднично житейского; спокойно-ледяного, как вычеркивание одного слова из законченной фразы.

«Я продолжу с того места, на котором прервался, — сказал Адам. — Год или два назад…»

Жюльенна Р. открыла тетрадь и приготовилась записать главное.

«Я был на пляже, с девушкой. Пошел купаться, а она осталась лежать на гальке — читала научно-фантастический журнал. Кажется, рассказ под названием „Бетельгейзе“. Когда я вылез, она по-прежнему лежала и читала. Ей было жарко, и я — сам не знаю зачем, наверное, чтобы позлить, — поставил мокрую ногу ей на спину, над трусиками. Она вскочила и что-то крикнула. Не помню, что именно. Важно другое. Две минуты спустя она успокоилась и сказала: „За то, что намочил меня, плати сигаретой“. Она обыскала карманы моих штанов, я промолчал, но задумался. Два часа спустя я все еще размышлял. Вернулся домой и заглянул в Словарь. Клянусь, что искал значение каждого слова, но все еще не понимаю. Я думал всю ночь. К четырем утра почти спятил. Фраза девушки не шла из головы. Повсюду были слова. Я видел их на стенах моей комнаты, на потолке, на стеклах окон и на кайме простыней. Я бормотал их дни и ночи напролет. Это делало меня больным. Потом сознание прояснилось. Но все изменилось. Менялось день ото дня, становясь то ложью, то истиной. Я сказал себе, что, как бы ни крутил Фразу или соответствующие ей факты, это должно быть чистой логикой. Я имею в виду, что начал все понимать — очень ясно. И решил, что должен уехать, утопить в море мотоцикл и все остальное. Я вообразил что».

Адам не договорил, потому что исчез на глазах у присутствующих, как, видимо, исчез когда-то для своей матери, для Мишель и многих других людей; изолированный в освещенной части помещения, он постепенно расплывался, его длинные худые ноги, яйцевидная голова, левая рука с сигаретой в пальцах словно бы истаивали. Вытянутое в струнку туловище на металлическом стуле парило среди непроизвольного хаоса; выдающаяся вперед челюсть, покрытый испариной лоб и треугольные глаза превращали его в древнее, доисторическое существо. Казалось, он то и дело выныривает из мутной желтой воды, как озерная птица с мокрыми, прилипшими к коже перьями, напрягшая каждый, даже самый крохотный, мускул, чтобы взлететь в небеса. Его голос нисходил на земной народ, и был невнятен, и нес его на своих волнах, как бумажного змея. Прямо над ним, под потолком, сталкивались две лазурные сферы, сталкивались, увеличиваясь в объеме, и вызывали магнитные бури. Это напоминало идею Бога-Вседержителя, клубок тайн и канонизаций, родившийся однажды из искры в зубчатых колесах локомотива. Адам превращался в море. Если, конечно, не заснул под магнетическим влиянием взгляда Жюльенны Р. или гипнотическим воздействием полосатой пижамы. Как бы там ни было, он отплывал наугад, вялый, просвечивающий, колышущийся, и слова у него во рту сталкивались, как камешки, так что речь больше напоминала невнятное бурчание. Узкая комната переполнилась исходившим от Адама напряжением, грозя увлечь за собой остальных.