Эптон Синклер - Джимми Хиггинс

Он отправился ужинать к Мейснерам и сообщил им свою новость. Он ожидал услышать протесты, возражения и удивился, когда ничего этого не последовало. То ли на Мейснера произвели впечатление рассказы Станкевича,

то ли он боялся теперь откровенничать, как боялся Джимми, встретив Эмиля Форстера.

Джимми намеревался доверить Мейснерам одно важное дело: хранение дневника Неистового Билла. До сих пор он возил его всюду с собой, но теперь понимал, что едва ли это подходящая литература, когда едешь на военном корабле.

— Конечно! — подтвердил Мейснер.— И мало ли что, вдруг его подберет немецкая подводная лодка!

Джимми вздрогнул. Черт! Об этом он даже и не подумал. Ведь придется переплывать полосу подводных заграждений! И он может попасть в бой! Да и вообще, кто знает, доберется ли он до Франции!

— Фу ты! — произнес он вслух.— Небось вода в океане теперь холодная!

Какое-то мгновение он колебался. Спору нет, разумнее было бы дождаться лета, когда прыжок в океан не грозит такой опасностью... Но тут Джимми вспомнил про армии, зажатые в тисках смерти,— никогда еще связные не нуждались так срочно в мотоциклах, как в этот момент! Затем в его памяти всплыл сержант из вербовочной конторы: «Имейте в виду, теперь вы обязаны подчиняться воинской дисциплине!» Джимми насупил брови, выпятил нижнюю челюсть. Ну и черт с ними, с подводными лодками, все равно он поедет и свое обязательство выполнит! Его уже охватило нервное возбуждение— ведь какая ответственность лежит на нем в этот важный исторический момент; теперь он военный человек, строго подчиненный долгу, и судьбы народов зависят от его поведения!

Их было семеро, севших в тот вечер в поезд, под временным начальством кузнеца из какой-то ближней деревни. На следующее утро в семь часов они предъявили свои бумаги у ворот военно-учебного лагеря. Дальше их повел солдат по главной лагерной улице.

Они шли со своими узелками и чемоданами в руках, озираясь по сторонам. Это был целый город с населением в сорок тысяч мужчин, построенный на месте, где еще год назад было огромное поле, заросшее низким кустарником. Во все стороны тянулись длинные ряды деревянных зданий — бараки, столовые, учебные помещения, конторы, склады,— а между ними обширные плацы для военных занятий и тренировок. Уже ради одного того, чтобы увидеть этот многолюдный город, чтобы поглядеть на этих молодцов, одетых во все военное, стройных, энергичных, подтянутых, пышущих здоровьем, стоило сюда приехать. Это был совершенно особенный город, где каждый, казалось, был чем-то занят и, видимо, увлечен своим делом, город без праздношатающихся, без пьяниц, без кровососов-эксплуататоров. И семеро лисвиллских рабочих, в мешковатой гражданской одежде, со своими тючками и чемоданами в руках, вдруг почувствовали неловкость — уж больно у них был неказистый вид.

Первым делом приезжих вымыли, продезинфицировали их вещи и привили им оспу. Среди охвостья социалистического движения встречается немало чудаков, одержимых разного рода маниями. Как-то раз на собрании Джимми довелось выслушать бурную речь одного из таких людей против «дьявольской» практики прививок, которые якобы вызывают больше смертных случаев, чем те болезни, от которых они должны защищать. Но лагерные военные врачи не стали спрашивать мнения Джимми по столь животрепещущему вопросу — ему просто велели закатать левый рукав, протерли спиртом кожу и царапнули в этом месте иглой.

Затем явился портной, чтобы обрядить его в хаки. Этого Джимми тоже не жаждал; он почему-то полагал, что ему позволят работать на дядю Сэма в любом старье, как, например, на заводе Эйбела Гренича. Не тут-то было! Он должен, оказывается, иметь полную экипировку — вплоть до зубной щетки, пользоваться которой его здесь научат. И вот он уже стоит, одетый с иголочки в военную форму с эмблемой рулевой баранки на рукаве, указывающей на род войск, и смотрит на себя в зеркало, ощущая при этом какое-то деморализующее и непристойное возбуждение. Ведь и впрямь он ничуть не хуже, чем товарищ Станкевич! Интересно, будут ли девушки на улице хихикать и оглядываться на него, как при встрече с солидным подтянутым товарищем Эмилем? Так потихоньку, паутина милитаризма оплетала душу Джимми Хиггинса.

Джимми выдерживали в карантине, не выпуская за ворота лагеря из-за прививок — противотифозное и каких-то еще. Впрочем, для него и здесь нашлось бы много интересного, но на беду он вдруг заболел, да так сильно, что уже с ужасом начал подумывать, а не прав ли противник прививок. Теперь небось здоровье его навсегда подорвано, и ему суждено мучиться весь остаток жизни от множества неизвестных болезней! Он отправился в лазарет, страдая физически, а еще больше душевно; но дня через два ему стало лучше, и он поверил сестрам, которые, подсмеиваясь над его страхом, убеждали его, что с каждым новичком так бывает. Потом Джимми поднялся с постели, и ему дали еще несколько свободных дней для полной поправки; все это время он пробродил по лагерю, наблюдая занятнейшие сценки.

Ну чем не цирк с сотнями арен! Муштровка и шагистика, которыми мучили новобранцев на площади в Лисвилле, здесь проводились в массовом порядке. Сотни групп обучались строю и обращению с оружием, многие группы были заняты специальными упражнениями — карабкались на стены, рыли окопы, строили дороги, стреляли по мишеням. От дождей, шедших через день, земля вся раскисла, но никто не обращал на это ни малейшего внимания. Люди вваливались в барак, облепленные грязью, от них шел пар, как от салотопных котлов, и все-таки шуткам и дурачествам не было конца — значит, им это нравилось!

Джимми смотрел на них, и чувство любопытства сменялось у него в душе страхом: то, что здесь происходило, в упор показывало войну со всем ее безграничным, многообразным злом. Вот подразделение обучается атаке под огнем неприятеля: солдаты ползут, извиваясь, по земле, прыгают с кочки на кочку, валятся плашмя в грязь, делают вид, будто стреляют. Самый передний солдат, играющий роль пулеметчика, торжествующе вопит, если ему удается «снять противника». Затем все отстегивают от поясов саперные лопатки и начинают зарываться в землю, как кроты.

— Ройте же, сукины дети, ройте! — орет офицер.—Ниже голову, Смит! Веселее лопатами! Чтоб земля у вас танцевала! Вот так! Вот так!

Джимми никогда не приходилось видеть, как тренируют футболистов, поэтому он не знал, какой слаженности действий можно добиться от людей, если натаскивать их с великим упорством. Все это было премерзко и вместе с тем притягивало, как магнит. Джимми понимал задачу — научить людей действовать сообща, со страшной парализующей силой. И, правда, во всем, что делали солдаты, ощущалась мощь тарана. Посмотришь на них — глаза горят, на лицах непреклонная решимость; ясно, что уж эти-то идут на воину без всякой душевной раздвоенности, без колебаний!