Эптон Синклер - Столица

— Черт возьми! — воскликнул он.— Не будь я дурак и не старайся застраховать себя на какой-то лишний пункт — мне достался бы миллион!

После такой победы у кого угодно появится рождественское настроение: захочется музыки, танцев — всего, что вносит в жизнь радость и красоту.

Естественно поэтому, что Монтэгю весело приветствовал миссис Уинни, которая заехала к нему в своей лучшей «автомобильной» шубке из белоснежного горностая — такой роскошной, что где бы миссис Уинни ни появлялась, люди оборачивались и, затаив дыхание, провожали ее глазами. И сама миссис Уинни — с горячим румянцем на щеках и блестящими черными глазами — была воплощением здоровья и счастья.

Разъезжая в громадном туристском автомобиле, можно было позволить себе наряжаться в горностай. Это был маленький отель на колесах; в нем помещалось шесть кресел-постелей, письменный столик и умывальник; по вечерам автомобиль освещался красивыми электрическими канделябрами. Стенки его были отделаны южноамериканским палисандром, а кресла обиты испанской кожей и сафьяном; здесь был и телефон для переговоров с шофером, и холодильник, и шкафик, в котором хранились припасы и сервировка для завтрака,— словом, в этом волшебном автомобиле можно было провести целый час и не открыть всех заключавшихся в нем сюрпризов. Он был сконструирован специально для миссис Уинни два года назад и, как писали газеты, стоил тридцать тысяч долларов; тогда ом был совершенной новинкой, но теперь такими автомобилями обзавелись «решительно все». В нем можно было с полным комфортом сидеть, смеясь и болтая, как в гостиной, и в то же время мчаться со скоростью экспресса, ни разу не ощутив ни толчка, ни сотрясения, ни малейшего шума.

Улицы проносились мимо с магической быстротой.. Миновали парк и Риверсайд-Драйв и выехали -на проложенную вдоль реки дорогу, которая начинается у Бродвея и бежит до самого Олбэни. Это был шоссированный проспект, застроенный по обеим сторонам богатыми, внушительного вида особняками. Проехав еще немного, путешественник оказывался среди больших загородных поместий, под которые отошел целый округ в сотни квадратных миль. Были тут и леса, и озера, и реки; были сады и оранжереи, изобилующие редкими растениями и цветами, были парки с оленьими пастбищами и аллеями, где расхаживали павлины и птицы лиры. Склоны холмов, по которым вилась дорога, представляли один сплошной необъятный луг, а на вершинах наиболее крупных возвышенностей стояли дворцы самых удивительных стилей и форм.

Эти обширные имения — их было двести или триста — были разбросаны повсюду вокруг города на расстоянии тридцати — шестидесяти миль, и на их украшение тратились невообразимые суммы. Тут можно было увидеть искусственные озера площадью в десять тысяч акров, выкопанные в земле, стоившей несколько сотен долларов за акр; сады с десятками тысяч розовых кустов и вывезенными из Японии лилиями, за которые было заплачено четверть миллиона долларов; в одном имении было посажено на миллион долларов редчайших, собранных со всего света деревьев. Иные из богачей, которые не знали уже, чем бы еще позабавиться, время от времени заново перепланировывали свои поместья, меняя вокруг дома пейзаж, как в театре меняют декорацию. В Нью-Джерси Хэганы выстроили себе замок на вершине горы и для подвоза материалов провели к нему специальную железную дорогу. По соседству с ними табачный король завел себе поместье, на устройство которого ушло три миллиона долларов раньше, чем был даже начерчен план дворца; здесь были искусственные озера и реки, причудливые мосты, всевозможные статуи и десятки небольших образцовых плантаций и парков, разбитых по прихоти владельца. А в Покантико-Хиллс находилось имение нефтяного короля; оно занимало пространство в четыре квадратных мили, и во всех направлениях его прорезали тридцать миль идеально содержавшихся автомобильных дорог; редкие садовые цветы ввозились сюда вагонами, и для того чтобы поддерживать в имении порядок, требовалось шестьсот человек служащих. Здесь была площадка для гольфа и маленькие игрушечные Альпы, на которых богатейший человек мира гонялся за своим утраченным здоровьем под охраной вооруженной стражи и сыщиков, целые дни патрулировавших по его имению; а по ночам он нажимал кнопку — и установленный на башне прожектор заливал сады потоками света.

В одном из подобных имений жил наследник знаменитой династии Дэвонов. Его двоюродный брат обосновался в Европе, заявив, что джентльмену совсем не подобает жить в Америке. У каждого из братьев было в Нью-Йорке на сто миллионов долларов недвижимого имущества, и дань, взимаемая ими с труда миллионов бедняков, которыми кишела столица, стекалась к ним в виде квартирной платы. Верные издавна взятому семейством курсу, они продолжали покупать все новые и новые недвижимости. Они были директорами крупных железных дорог, ведущих в столицу, держали связь с политическим аппаратом страны и вообще всячески были осведомлены о том, что предстоит в ближайшем будущем; таким образом, если строилась, например, новая пригородная линия с целью разгрузить столицу от лишних жителей, то эти жители находили окрестную землю всю уже скупленной и новые многоквартирные дома для них уже построенными — и все это принадлежало Дэвонам. В городе Дэвоны были хозяевами десятков шикарных отелей, а также трущоб, где ютилась нищета, публичных домов и кабаков в Тендерлойне. Им не нужно было даже знать, что у них есть; им вообще ничего не нужно было знать и ничего не нужно было делать. Они жили в Америке или за границей в собственных дворцах, а мощная, выжимающая арендную плату в их столичных конторах машина вертелась бесперебойно сама собой.

Забавляться имением, забавляться автомобилями было единственным занятием Элдридж-Дэвона. Он только что продал всех своих лошадей и обратил конюшни в гараж, где уже стояло множество всевозможных автомобилей; но он покупал все новые и новые и с жаром обсуждал их достоинства. Что до Гудзон-Клиффа (так называлось его имение), то Дэвону пришла блестящая мысль устроить в нем образцовое помещичье хозяйство, которое вполне окупало бы себя,— то есть поставляло бы к столу владельца все продукты, простые и изысканные, и они обходились бы ему не дороже, чем покупные. Если принять во внимание обычные цены, то затея была немудреная, но Дэвон радовался ей, как ребенок: он показывал Монтэгю оранжереи, полные редчайших цветов и плодов, и свою образцовую молочную ферму с мраморными стойлами и никелированными насосами, и рабочих в белых халатах и резиновых перчатках. Сам Дэвон был низенький плотный господин с красными щеками, отнюдь не блиставший остроумием.