Уильям Теккерей - Вороново крыло

— Черт побери! — вскричал мистер Уокер. — Ступайте и получите по этому чеку деньги, да поживее. Пусть ваш слуга возьмет кеб, вот вам еще полкроны.

Уверенный тон произвел некоторое впечатление на бейлифа: он предложил мистеру Уокеру чего-нибудь перекусить, пока слуга съездит в банк, и во все время его отсутствия обращался с заключенным в высшей степени вежливо.

Но так как в банке на счете капитана числилось всего два фунта пять шиллингов и два пенса (каковая сумма была разделена между его кредиторами после того, как из нее были покрыты судебные издержки), то банкиры, естественно, отказались оплатить чек на двести фунтов с лишним, ограничившись пометкой на чеке "оплате не подлежит". Такой ответ нимало не смутил капитана, он весело рассмеялся, извлек из кармана полноценный банкнот в пять фунтов и потребовал у своего хозяина бутылку шампанского, которую оба достойные джентльмена и распили как самые лучшие друзья и в наилучшем расположении духа. Только они покончили с шампанским и только молодой израильтянин, исполнявший роль лакея на Кэрситор-стрит, успел убрать бутылку и стаканы, как вбежала несчастная Морджиана и, заливаясь слезами, бросилась в объятия мужа.

— Мой дорогой, мой бесценный Говард, — шептала она, чуть не падая в обморок у его ног. Но Уокер осыпал жену градом проклятий. "И как только она посмела показываться ему на глаза после того, как из-за ее дурацких причуд он попал в этакий переплет". Такой прием страшно напугал бедняжку и немедленно привел в чувство. Ничто так благотворно не действует на женские истерики, как проявление твердости и даже грубости со стороны супруга, — это могут засвидетельствовать мужчины, прибегающие к подобным средствам.

— Мои причуды, Говард? — еле слышно переспросила она, потеряв всякое желание падать в обморок после такой взбучки. — Право же, любовь моя, я ни в чем не провинилась…

— Не провинились, мэм? — заревел неподражаемый Уокер. — А по чьей же вине я должен выложить двести гиней учителю музыки? Или, может быть, вы принесли мне в приданое такое состояние, чтобы платить по гинее за урок музыки?! И разве я не вывел вас из ничтожества, и не познакомил вас с цветом нашего общества, и не наряжал вас, как герцогиню?! Разве я не был для вас мужем, какого редко можно найти, сударыня?

— Ну, конечно, Говард, ты всегда был очень добр! — воскликнула Морджиана.

— Разве я не работал ради вас как каторжный и не трудился в поте лица с утра до ночи? Разве я не позволял вашей старой неотесанной матери приходить к вам, я хочу сказать, — ко мне в дом? Разве все это не так?

Она не могла этого отрицать, и Уокер, охваченный яростью (а если мужчина приходит в ярость, то для чего же и созданы женщины, как не для того, чтобы вымещать на них ярость?), продолжал еще некоторое время бушевать в том же духе и наговорил столько оскорбительного, так напугал и измучил Морджиану, что бедняжка ушла от пего в полной уверенности, что она бесконечно виновата перед ним, что Говард разорился из-за нее, что она причина всех его несчастий.

После ухода жены мистер Уокер снова обрел спокойствие (ибо он был не из тех, кто приходит в отчаяние от перспективы провести несколько месяцев в долговой тюрьме) и выпил несколько стаканов пунша со своим хозяином, обсудив с ним с полнейшим хладнокровием свои дела. Капитан уверил его, что непременно заплатит долг и на следующий же день покинет тюрьму (не было еще такого человека, который, попав в долговую тюрьму, не заверял бы клятвенно, что он на следующий же день выйдет на свободу). Мистер Бендиго отвечал, что он с несказанной радостью распахнет перед ним двери, а тем временем со свойственной ему расторопностью послал разузнать среди друзей, не был ли капитан еще кому должен, и посоветовал кредиторам предъявить ему иски.

Нетрудно представить себе, что Морджиана вернулась домой глубоко удрученная и едва удержалась от слез, когда слуга с пуговицами величиной с сахарную голову поинтересовался, рано ли вернется хозяин и взял ли он с собой ключ; всю ночь Морджиана проворочалась, не сомкнув глаз от горя, а рано утром поднялась, оделась и вышла из дому.

Не было еще и девяти часов, когда она уже снова оказалась на Кэрситор-стрит и радостно кинулась в объятия мужа, который, зевая и чертыхаясь, проснулся со страшной головной болью после веселого пиршества накануне вечером: ибо, как это ни покажется странным, во всей Европе не найдется другого места, где бы можно было так покутить, как в долговых тюрьмах; я сам могу засвидетельствовать (да не поймут меня превратно, я всего лишь навещал там моего друга), что мне приходилось обедать у мистера Аминадаба не менее роскошно, чем у Лонга.

Нужно, однако, объяснить причину радостного настроения Морджианы, не вяжущегося ни с тем затруднительным положением, в котором находился ее муж, ни с ее собственными ночными терзаниями. Дело все в том, что, когда миссис Уокер утром вышла из дома, в ее руках была огромная корзина.

— Позвольте мне помочь вам, — предложил мальчик-слуга, с необыкновенной поспешностью ухватившись за корзину.

— Нет, нет, благодарю вас, — вскричала с не меньшей горячностью его госпожа, — здесь всего-навсего…

— Ну да, мэм, я так и подумал, — ответил, усмехнувшись, мальчик.

— Это хрусталь, — продолжала миссис Уокер, страшно покраснев. Пожалуйста, позовите кеб и не болтайте ничего лишнего.

Молодой джентльмен побежал исполнять поручение, и кеб подъехал к дому. Миссис Уокер проворно шмыгнула в него со своей корзиной, а слуга спустился к своим друзьям на кухню и сообщил, что "хозяина посадили в тюрьму, а хозяйка отправилась закладывать посуду".

Когда кухарка Уокеров вышла в этот день из дому, она каким-то образом нечаянно положила в свою корзину дюжину столовых ножей и серебряных подставок для яиц. Горничная же миссис Уокер, отправившись на прогулку после обеда, унесла с собой ненароком восемь батистовых носовых платков (с метками ее госпожи), полдюжины туфель, перчатки — короткие и длинные, — несколько пар шелковых чулок и флакон духов с золотой пробкой.

— Обе кашемировых шали уже проданы, — заявила она, — а в шкатулке миссис Уокер ничего не осталось, кроме шпилек и старого кораллового браслета.

А мальчик-слуга бросился в туалетную комнату своего хозяина, исследовал все карманы его костюмов, увязал некоторые в узел и открыл все ящики, которые Уокер не запер перед уходом. Он обнаружил всего лишь три полпенса, вексельную бумагу и с полсотни счетов от лавочников, аккуратно сложенных и перевязанных красной тесьмой. Эти три достойные особы: грум, большой поклонник Триммер — горничной госпожи, сама горничная и полисмен — друг кухарки — в обычное время преспокойно уселись обедать; они единодушно решили, что хозяин окончательно разорился. Кухарка поднесла полисмену фарфоровую кружку для пунша, которую ей дала миссис Уокер, а горничная подарила своему другу "Книгу красоты" за последний год и третий том стихотворений Байрона, лежавший на столе в гостиной.