Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)

А этот Алтамонт, разжившись деньгами, показал себя с наилучшей стороны. Он заказал для Грэди шикарную ливрею; заставил беднягу Костигана пролить слезы благодарности, быстро, впрочем, высохшие, подарив ему бумажку в пять фунтов после сытного обеда в Черной Кухне; купил зеленую шаль для миссис Болтон и желтую для Фанни — самые яркие образцы, выставленные на дешевой распродаже в витрине на Риджент-стрит. Вскоре после этого мисс Амори, в день своего рождения, приходившийся в июне, получила "от друга" пакет, в котором оказался огромный пюпитр с бронзовыми инкрустациями, а в нем аметистовый гарнитур, на редкость безобразный; музыкальная табакерка, два позапрошлогодних календаря с картинками и несколько отрезов на платья самых поразительных расцветок. Разглядывая этот подарок, Сильфида без конца смеялась и дивилась, от кого бы он мог быть. Между тем известно, что примерно в это время полковник Алтамонт покупал у каких-то разносчиков на Флит-стрит сигары и французские шелка; а Стронг однажды застал его на аукционе, где он приобрел два пюпитра, несколько пар подсвечников накладного серебра, вазу для фруктов и доску для настольного бильярда. Ваза осталась в Подворье Шепхерда и служила украшением обедов, которые, не скупясь, давал полковник. Он безмерно ею восхищался до того дня, когда Джек Холт сказал, что она, похоже, принята в оплату долга. А уж Холту ли было не звать!

Обеды следовали один за другим, и сэр Клеверинг очень часто удостаивал их своим присутствием. Собственный его дом был закрыт; преемник Мироболана, так поторопившийся с докладом о расходах по кухне, — получил расчет от возмущенной леди Клеверинг; и это было только начало. Одного из великанов-лакеев уволили, и тогда второй тоже заявил, что уходит, не пожелав остаться без товарища и служить в доме, где держат всего одного лакея. Из-за расточительности своего бессовестного мужа бегум предприняла множество хозяйственных реформ во имя строжайшей экономии. Майор в качестве друга миледи; Стронг как представитель несчастного баронета; поверенный леди Клеверинг и сама бегум провели эти реформы быстро и решительно. Уплатив долги баронета (операция эта вызвала много пересудов и баронет еще ниже упал в глазах общества), негодующая леди Клеверинг отбыла из Лондона в Танбридж-Уэлз, наотрез отказавшись увидеться со своим нечестивым супругом, которого никто, впрочем, и не жалел. Клеверинг покорно остался в Лондоне, подальше от праведного гнева жены; иногда прокрадывался в палату общин, а оттуда в компании капитана Раффа и мистера Маркера шел сыграть партию в бильярд и выкурить сигару; либо сидел в кабаках с боксерами; либо тащился в Линкольнс-Инн к своим адвокатам, а те заставляли его часами дожидаться в приемной, и клерки перемигивались, глядя на него. Не удивительно, что обеды в Подворье Шепхерда были для него праздником и он не брезговал ими. Не брезговал? Да он нигде не чувствовал себя лучше; среди людей своего круга, презиравших его, он не знал куда деваться, а здесь он был почетным гостем, здесь он все время слышал почтительное "да, сэр Фрэнсис" и "нет, сэр Фрэнсис", здесь он мог отпускать свои жалкие шутки и дребезжащим голоском исполнять свои унылые французские куплеты, когда смолкали застольные песни Стронга и ирландские напевы старого Костигана. Эта веселая квартира, где Грэди стряпал ирландское рагу, а шевалье после обеда варил пунш по особому рецепту, хоть кого могла бы привлечь, не то что Клеверинга, до смерти боявшегося своего огромного пустого особняка, где ему прислуживали только старуха, сторожившая дом, да его личный слуга, который над ним же издевался.

— Просто несчастье, — жаловался он своим друзьям в Подворье Шепхерда. — Давно бы нужно рассчитать этого малого, да я ему должен жалованье за два года, черт бы его побрал, а у миледи просить не могу — не даст. Чай мне утром подает холодный, и с какой-то железной ложкой — говорит, что серебро миледи отослала в банк, для сохранности. Даже чайной ложки не могла мне доверить. Ну согласитесь, Алтамонт, нехорошо это с ее стороны, не по-джентльменски! Вы ведь знаете, миледи — низкого происхождения… то есть… прошу прощенья… гм… вот это в ней хуже всего — никакого доверия. Надо мной уже и слуги стали смеяться, мерзавцы этакие! Всем им переломаю кости, будь они прокляты. Звонишь — не приходят. А вчера вечером в Воксхолле вижу своего лакея, и на нем моя манишка и мой бархатный жилет, я их сразу узнал, а он, наглец этакий, продолжал отплясывать как ни в чем не бывало, прямо у меня на глазах. Дождется он виселицы, и поделом ему будет — мерзавцы они, все эти слуги!

С Алтамонтом баронет был теперь кроток, как ягненок: покорно слушал, когда полковник расписывал свои приключения — как он и его товарищи, добираясь на родину из Новой Зеландии, куда он плавал на ловлю китов, были вынуждены удрать на корабль среди ночи, спасаясь от своих жен, а те, бедняги, как увидели, что корабль поднял паруса, так прыг в свои челны и давай грести вдогонку, ей богу! И как он однажды три месяца проплутал в зарослях в Новом Южном Уэльсе, когда находился там по торговым делам; и как он видел Бонапарта на острове Святой Елены и был ему представлен вместе с остальными офицерами корабля, на котором он служил старшим помощником, — все эти рассказы (а полковник Алтамонт, когда бывал во хмелю, любил рассказывать и, нужно сознаться, немало бахвалился и врал) сэр Фрэнсис теперь выслушивал с полным вниманием, за обедом непременно чокался с Алтамонтом и всячески выказывал ему уважение.

— Не троньте его, я знаю, к чему идет дело, — смеясь сказал Алтамонт Стронгу, когда тот стал было его увещевать. — И меня не троньте, я знаю, что говорю. На корабле я служил? Служил. В Новом Южном Уэльсе торговал? Торговал. И притом имел собственную шхуну и потерял ее. В войска к набобу пошел? Пошел. Только мы с его высочеством не поладили, вот и все. Кому эти басни могут повредить? Кто про меня что знает? Того, другого нет в живых — его пристрелили в зарослях, а труп опознали в Сиднее. Если б я боялся, что кто-нибудь набрехает, думаете, я бы не свернул ему шею? Мне это не впервой, Стронг, я ведь вам рассказывал, как я прикончил надсмотрщика, прежде чем смыться… но то было в равной борьбе, в равной борьбе, Стронг. Вернее, он имел надо мной преимущество — у него было ружье со штыком, а у меня — только топор. Пятьдесят человек это видели, и как они радовались, когда я его уложил. Так ему и надо, черту проклятому. Я никого не боюсь. И того, кто бы набрехал, в живых не оставлю. Такое уж у меня правило… передайте-ка бутылку. Вы-то никого не предадите, я вас знаю. Вы честный малый, и от друга не отступитесь, и смерти в лицо смотрели, как мужчина. А уж этот слизняк и трус, этот враль и мошенник Клеверинг, шкодливый пес, он у меня попляшет! Занял мое место, а? Так ладно же, заставлю его мне пятки лизать!