Уильям Теккерей - История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хоггарти

Провели нас наверх, а на лестнице ковер мягкиж-премягкий, а наверху встретила нас какая-то старушка и велела говорить потише, потому как миледи помещается всего за две комнаты отсюда. Я спрашиваю, а как поживают ее милость с младенчиком, и старушка отвечает, — очень, мол, хорошо, да только доктор не велел больше леди Типтоф самой кормить, потому как здоровьем она слабовата. Вот и надобно приискать кормилицу.

Тут же была еще одна молодая женщина — высокая да цветущая, — поглядела она эдак сердито на миссис Титмаршг на меня, и говорит:

— У меня письмо от герцогини, я у ней дочку вскормила. И я вам так скажу, миссис Бленкинсоп, сударыня, не простое это дело сыскать другую такую кормилицу, как я. Росту во мне пять футов шесть дюймов, и оспой уже переболела, и муж у меня капрал королевской гвардии, — отменное здоровье, рекомендация лучше некуда, и спиртного вовсе в рот не беру, а что до ребеночка, сударыня, так будь у ее милости хоть шестеро сразу, у меня на всех бы хватило.

Пока она все это выкладывала, в комнату вошел низенькжй господин весь в черном, н ступал он таково мягко, будто по бархату. Та женщина поднялась, низенько перед ним присела, сложила руки на богатырской груди и повторила опять все то же, слово в слово. Миссис Титмарш осталась сидеть, как сидела, только эдак наклонила голову; я еще подумала, напрасно она ведет себя так невоспитанно, господин-то этот, по всему видать, лекарь. А он строго поглядел на нее и спрашивает:

— Ну, а вы, любезная, тоже об этом местечке хлопочете?

— Да, сэр, — отвечала она и закраснелась.

— Вы на вид очень хрупкая. Сколько вашему ребенку? Сколько их у вас было? Кто вас рекомендует?

А она в ответ ни словечка; тут я выступила вперед и говорю:

— Эта молодая особа только что потеряла своего первенца, сэр, — говорю, — в людях она еще нигде не служила, потому как сама она дочка морского капитана, так что уж вы не взыщите, что она не встала, как вы взошли в комнату.

Тогда доктор подсел к ней и стал ласково с нею беседовать; он сказал, что, пожалуй, она пришла сюда понапрасну, потому как у этой миссис Хорнер прекрасные рекомендации от герцогини Донкастерской, а она с леди Типтоф в родстве; и тут вошла сама миледи, да такая хорошенькая, сударыня, в модном кружевном чепчике и в премиленьком муслиновом капоте. Вместе с ее милостью из комнаты вышла нянюшка, и пока миледи с нами беседовала, она расхаживала взад-вперед по соседней комнате со сверточком на руках.

Сперва миледи заговорила с миссис Хорнер, а уж после с нашей миссис Титмарш; и во все это время миссис Титмарш глядела в ту комнату, — даже невежливо это было, сударыня, не слушает, а знай смотрит и смотрит на ребеночка, глаз не отрывает. Миледи спросила, как ее звать и есть ли у ней какая рекомендация, а она все молчит, тогда я стала говорить заместо нее: она, говорю, замужем за человеком, лучше которого в целом свете не сыщешь; а вашей, говорю, милости, этот джентльмен известен, вы ему привозили олений окорок. Леди Типтоф сильно удивилась, и тут я ей все и рассказала: как вы были в главных конторщиках и как этот мошенник Брафф довел вас до разорения.

— Бедняжка! — сказала миледи.

А миссис Титмарш так ни словечка и не промолвила, только все глядела на дитятю, а эта верзила Хорнер так свирепо на нее уставилась, того гляди, укусит.

— Бедняжка! — говорит миледи и ласково берет миссис Титмарш за руку. Такая молоденькая. Сколько вам исполнилось, милочка?

— Пять недель и два дня! — сквозь слезы отвечает ваша женушка.

Миссис Хорнер как захохочет, а у миледи слезы в глазах: она-то сразу поняла, об чем думает наша бедняжка.

— Замолчите вы! — сердито сказала она этой верзиле.

И тут дитя в соседней комнате возьми да и заплачь, а ваша женушка, как это услыхала, — вскочила со стула, шагнула к той комнате, руки к груди прижала и говорит:

— Ребенок… дайте мне ребенка!

И опять в слезы.

Миледи глянула на нее, да как кинется в ту комнату и принесла ей малютку, и малютка так сразу и прильнул к ней, будто признал; и просто любо было глядеть на нашу милочку с младенцем у груди.

И как по-вашему, что сделала миледи, увидевши это? Поглядела-поглядела, потом обняла вашу Мэри и поцеловала ее.

— Милочка, — говорит, — вы такая прелесть, и я уверена, что сердце у вас такое же доброе, поручаю вам свое дитя и благодарю бога, что он мне вас послал.

Так и сказала, слово в слово. А доктор Бленд стоит тут же рядышком и говорит:

— И сам Соломон не рассудил бы мудрее!

— Выходит, я вам без надобности, миледи? — говорит верзила.

— Вот именно! — гордо отвечала ей миледи, и верзила отправилась восвояси, и тогда уж я все про вас рассказала, и ничего не упустила, и миссис Бленкинсоп напоила меня чаем, и я видала хорошенькую комнатку, где будет жить миссис Титмарш, рядом со спальней леди Типтоф. А когда воротился домой милорд, как по-вашему, что он сделал? Велел кликнуть извозчика и поехал со мною, сказал, ему надобно извиниться перед вами за то, что они оставили у себя вашу супругу.

Удивительное это происшествие, кое случилось в самый горький наш час, словно нарочно, чтобы утешить нас, в нужде нашей дать нам кусок хлеба, невольно навело меня на мысль о бриллиантовой булавке, и мне чудилось, будто именно оттого, что я с нею расстался, для семейства моего отныне наступят иные, лучшие времена. И хотя кое-кто из читателей, пожалуй, сочтет за малодушие с моей стороны, что я позволил своей жене, которую воспитали в благородном семействе и которой впору бы самой иметь слуг, пойти в услужение, должен признаться, что я не испытывал по этому поводу ни малейших угрызений довести и нисколько не чувствовал себя униженным. Ежели кого любишь, неужто не радость быть тому человеку обязанным? Именно это чувство я и испытывал. Я был горд и счастлив, что теперь, когда судьба лишила меня возможности зарабатывать нам на жизнь, моя дорогая супруга трудами своими сумеет добыть мне кусок хлеба. И теперь, вместо того чтобы делиться собственными размышлениями об тюремных правилах, я отошлю читателя к превосходнейшей главе жизнеописания мистера Пиквика, трактующей об том же предмете и показывающей, сколь глупо лишать честных людей возможности заработать как рае тогда, когда это им всего нужнее. Что мне было делать? В тюрьме нашлись джентльмены, которые могли трудиться (то были господа сочинители — один писал здесь "Путешествия по Месопотамии", а другой "Сценки в залах Олмэка"), мне же только и оставалось, что мерить шагами Бридж-стрит да глазеть то на окна олдермена Уэйтмена, то на чернокожего подметальщика улиц. Я ни разу не дал ему ни пенни, но я завидовал, что у него есть дело, завидовал его метле и деньгам, кои падали в его старую шляпу. А мне отказано было даже и в метле.