Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 1)

И вот теперь Чарльз толкует про какую-то часовню в Лондоне и про большое содержание, которое он мне назначит. Бедняжка всегда был любящим братом и вечно строил воздушные замки, а что до того, чтобы Клайв перебрался в Лондон, _так тому не бывать, и я слышать о том не хочу!_ Чарльз слишком мягок для учителя, и племянник подсмеивается над ним. Вот хотя бы недавно, после возвращения мальчика от бабушки, о чем я писала в письме, посланном с кораблем "Брамапутра" двадцать третьего минувшего месяца, я нашла у него рисунки, на которых были изображены миссис Ньюком и Чарльз, оба в очках и удивительно похожие. Я припрятала их, но, как видно, их стащил у меня какой-то мошенник. Клайв рисовал также меня и Ханну. Мистер Спек, художник, очень смеялся над этими рисунками и забрал их домой, сказав, что у мальчика большие способности к рисованию.

В будущем месяце Чарльз собирается уехать в Лондон, но, вместо того чтобы отпустить с ним Клайва, я лучше отдам его в школу доктора Тимпани, о которой я слышала лучшие отзывы. Впрочем, надеюсь, скоро Вы поместите его в закрытую школу. Мой отец всегда говорил, что это — лучшее место для мальчиков, и мой братец, боюсь, оттого и вырос таким избалованным, что покойная матушка жалела на него розог.

До гроба преданная вам, дорогой полковник,

Марта Ханимен.

Подполковнику Ньюкому, кавалеру ордена Бани третьей степени".

"Любезный брат!

Спешу уведомить тебя о несчастье, каковое, хоть и было предопределено природой, поразило глубокой скорбью не только наше семейство, но и весь город. Нынче утром, в половине пятого, скончалась, восьмидесяти трех лет от роду, наша всеми любимая и уважаемая престарелая матушка — София Алетея Ньюком. В ночь со вторника двенадцатого на среду тринадцатого миссис Ньюком допоздна читала и писала у себя в библиотеке, отослав всех. слуг, — она никогда не позволяла им дожидаться себя, равно как и моему брату и его супруге, которые рано ложатся спать, — а потом потушила лампы, взяла свечу, готовясь удалиться на покой, и когда поднималась к себе наверх, то, как видно, упала и разбила голову о каменную ступеньку лестницы, там ее и нашли наутро служанки; она сидела, прислонив голову к балюстраде, и пыталась остановить кровь, обильно струившуюся из раны на лбу.

Когда ее обнаружили, она была уже безгласна, но все еще в сознании; ее тут же уложили в постель и послали за доктором. Мистер Ньюком и леди Анна прибежали в ее спальню, она узнала их, взяла обоих за руки, но сказать ничего не могла — от ушиба при падении ее, наверно, разбил паралич. Слова благословения, которые она произнесла, прощаясь с ними накануне, были последними ее словами; больше мы не слышали ее голоса, не считая невнятных стонов. Так ушла от нас эта добрейшая и превосходнейшая женщина, истинная христианка, милосердная защитница всех нищих и страждущих, глава славного торгового дома, лучшая и преданнейшая из всех матерей.

Воля покойной была нам давно известна, так как завещание ее было составлено месяц спустя после кончины нашего горячо оплакиваемого батюшки. Состояние мистера Томаса Ньюкома делится поровну между тремя его сыновьями, а все имущество его второй жены переходит, что вполне понятно, ее прямым наследникам, то есть моему брату Брайену и мне. Большие суммы отказаны слугам, а также благотворительным и религиозным учреждениям, щедрой покровительницей коих она была при жизни. Я глубоко сожалею, дорогой брат, что матушка не оставила тебе чего-нибудь, ибо в последнее время она не раз тепло вспоминала о тебе, а в библиотеке на ее столе мы нашли неоконченное письмо к твоему сыну, которое она как раз начала в последний день своей жизни. Брат говорил, что в тот самый день за завтраком она указала им на книгу Орма "Индостан", заметив, что именно это сочинение побудило нашего бедного Тома возмечтать об Индии. Я знаю, что тебе будет приятно услышать об этих знаках возродившейся приязни и благожелательства со стороны нашей матушки. В последнее время она часто рассказывала, как некогда пеклась о тебе. На сем кончаю — слишком много забот повлекло за собой это несчастье, и мне остается только заверить тебя, дорогой брат, в искреннем расположении к тебе

X. Ньюкома. Подполковнику Ньюкому, etc.".

Так как нам приходится рассказывать историю детства не только героя, но и его родителя, нам грозит опасность никогда не выйти из детской. Бабушки любят вспоминать о шалостях и талантах своих маленьких любимцев, однако смеем ли мы докучать детским лепетом снисходительному читателю и усыплять старушечьими россказнями почтенную английскую публику? Воспоминания о годах детства интересны лишь для двух-трех людей на свете — для родителей, взрастивших героя, для его любящей жены, а со временем, быть может, для его любящих отпрысков, но всегда и прежде всего для него самого; стар он сейчас или молод, преуспел в жизни или кончает ее неудачником, обременен заботами и невзгодами, добился признания или остался в безвестности, — прошлое неизменно влечет его к себе, и детские горести, радости и привязанности сохраняют над ним свою власть и по-прежнему дороги его сердцу. Поэтому, повествуя о юности Клайва Ньюкома, чьим биографом я являюсь, я позволю себе остановиться лишь на тех обстоятельствах, без которых непонятны иные его душевные свойства и его дальнейшая жизнь.

Правда, мы впервые встретились с молодым Ньюкомом в школе, где вместе учились, но тогдашнее наше знакомство было случайным и мимолетным. Клайву посчастливилось быть на шесть лет моложе своего биографа, а подобная разница в годах исключает дружбу между воспитанниками пансиона: какой-нибудь прапорщик не больше может притязать на близость с начальником генерального штаба или адвокат-новичок с лордом Главным Судьей, чем приготовишка, впервые надевший длинные брючки, на дружбу облаченного во фрак старшеклассника. Поскольку мы были немного знакомы семьями — "знались еще дома", как говорили у Серых Монахов, — то дядюшка Ньюкома со стороны матери, преподобный Чарльз Ханимен (талантливый проповедник и настоятель часовни леди Уиттлси, что на Денмарк-стрит в Мэйфэре), доставивший мальчика в школу вскоре после рождественских каникул 182… года, поручил его моим заботам и покровительству, произнеся по сему поводу изящную и весьма лестную для меня речь. Мой дядя, майор Пенденнис, имел одно время постоянное место в часовне этого красноречивого и популярного проповедника и отзывался о нем, как и весь почти свет, с неизменным восхищением, каковое я вполне разделял в юности, хотя с возрастом научился более здравому суждению и слегка поостыл.